Он не знал, кто я, иначе не был бы таким смелым. Прикоснувшись к ведьме с подобными мыслями и встретившись взглядами, мужчина рискует на всю оставшуюся жизнь получить неутолимую жажду, что звалась одержимостью. Соитие даже с обычной женщиной бывает остро необходимо, как пища или вода. Желать ведьму – как жаждать воздуха.
Через несколько дней, в мрачный грозовой вечер, в мой дом постучали. Увидев в окно чёрный плащ, я взяла лежавший наготове кусок хлеба и отперла дверь.
На пороге был он. Его лицо выражало крайнюю степень борьбы с непокорными желаниями, но жажда уже охватила настолько, что он еле сдерживал себя, протягивая суму. Хлеб упал в ненасытное холщовое нутро. Краюха ещё не достигла дна, когда мы встретились взглядами. Он горел так, что его одержимость казалась осязаемой. Вспышка молнии озарила улицу, нимбом распустив сияние вокруг его головы. Он шагнул через порог.
Никогда раньше я не видела, чтобы желание передавалось так быстро. Одержимость была всеобъемлющей, она заполнила дом, сладким предчувствием растекаясь по моему телу. Схватив за плащ где-то у горла, я потянула его вглубь комнаты, на постель. Но желание, ставшее нашим общим, было уже столь велико, что на полпути мы рухнули на дощатый пол, как подкошенные.
Ветер яростно хлопал незапертой дверью, метались тени, в дом влетали брызги ливня. Срывая друг с друга одежду, мы отдавались нахлынувшему желанию так, будто завтра должен был наступить конец света. Его руки ласкали меня страстно и жадно, будто всегда знали моё тело. И хотя на мгновение у меня закралась мысль, что не так уж он и опытен в любовных делах, всё с лихвой восполнялось его неукротимым желанием.
Монах вцепился в меня, будто боялся: отпустит – и я растворюсь в воздухе. Первый порыв нашёл быстрое удовлетворение, но я ощущала, как много сил осталось в этот кротком на вид юноше. Добравшись всё-таки на тюфяк, мы перевели дух, и вскоре новый порыв страсти бросил нас в объятия друг друга.
К рассвету он, не проронив ни слова, оделся и ушёл, избегая смотреть на меня. На лице было раскаяние, мой монах явно спешил исповедаться.
Прошла неделя, и он снова постучал в дверь. Как раз закончилось полнолуние, и меня переполняли силы и желания. Я мысленно звала его, и не удивилась, когда он явился в дом. И вновь мы вцепились друг в друга, как в последний раз.
Когда белая ряса соскользнула с его плеч, я нащупала на спине свежие рубцы от плети.
- Кто?
- Я. Сам.
- Почему?
- Потому что грешен. Так нельзя.
- Но ведь ты снова здесь…
- Потому что слаб. Потому что одержим тобой, - его серые глаза были полны такого отчаяния, что мне стало не по себе.
Я хотела возразить, но он заставил меня замолчать поцелуем, от которого захотелось взлететь. Теперь пришёл мой черёд сдерживаться, чтоб ненароком не взмыть к потолку. Я не была уверена, что он готов узнать подобное обо мне, если даже простое утоление страсти вызвало столько сожалений. И вновь наутро он ушёл, полный раскаяния, шепча молитву.
Шло время. Он постился и бил себя плетью, но не мог противиться одержимости. Каждый раз, когда наступала его очередь идти в город собирать подаяние, он мчался ко мне. Молча, без предисловий, он врывался в дом и сразу бросался целовать, словно боясь, что на этот раз я успею одуматься и откажу.
Но я ждала его. Неизменно, всегда готовая откликнуться на кипение.
Он был смертным человеком, и я понимала, что придёт время, когда его силы пойдут на убыль, красота уйдёт, а затем и жизнь покинет тело. Всё даётся людям лишь раз, они не способны обновляться, как мы. И эта скоротечность делала нашу страсть ещё ярче.
