К дому я отправляюсь только под конец дня. Уже когда я отъезжаю от адвокатской конторы, телефон начинает вибрировать, и я, не глядя, принимаю вызов.
— Слушаю.
— Ну привет, дерьмо, — в динамике раздается знакомый хрипловатый женский голос.
***
Бля. Я включаю аварийку, и резко поворачиваю к обочине, сбрасывая скорость.
— Что тебе нужно? — интересуюсь я, тормозя у обочины.
— Как тебе мой сюрприз?
— Тебе так хочется поболтать? — я усмехаюсь, — можешь приехать ко мне домой. Поболтаем.
В динамике раздается смешок.
— Это не только твой дом. Половина моя. Хочешь оспорить решение суда? Вряд ли выйдет.
Я чувствую, как на губы наплывает улыбка. Кое-кого может ждать в ближайшее время охренительный сюрприз. Если, конечно, адвокаты не подкачают. Хотя, и на этот случай у меня был запасной план, но для его исполнения требовалось подсобирать доказательства.
— Твой? Дом, куда ты боишься приезжать и посылаешь своих подружек?
— Это не моя подружка, придурок, а твоя преданная фанаточка. Будешь плохо с ней обращаться, и она мигом станет антифанаткой, слив твои голые фотки из душа в сеть, — миленько сообщает эта мразь, — будь с ней поласковей. Ну или можешь просто свалить на хер. У тебя есть, где жить. Будешь передавать привет подписчикам из убитой бомжатской квартирки, полученной по завещанию.
— Тебе ни капли не стыдно, мерзость? — спокойно интересуюсь я, выслушав этот поток дерьма, — ты выросла в этой квартирке, на которую мать заработала самостоятельно и своими силами, поднимая на ноги двух детей. Я просто каждый раз думаю — у тебя нигде там внутри не екает, пока ты порешь подобную херню?
—Не екает, — ехидно отвечает она, и я слышу в трубке щелчок зажигалки, а потом шорох, — хули у меня должно екать, если хату завещали только тебе, позабыв о существовании дочери?
Я закрываю глаза. Бля, спокойно. Если ты сейчас сорвешься и покроешь ее матом — легче не станет.
— Ты, мразь, свалила в семнадцать лет хрен знает куда, и даже ни разу не поинтересовалась, как у нас дела. Ты плевала на мать, которая переживала за тебя, и прекрасно понимала, чем ты занимаешься. Ты ни разу не поздравила ни ее, ни меня с праздниками. Как думаешь, на кого в этом случае человек напишет завещание? На дочь, блядь и наркоманку? Когда я позвонил тебе, и сказал, что мать в больнице, ты даже не соизволила приехать, хотя, я предупредил, что состояние у нее тяжелое.
— Я ушла из дома, потому что мне нужны были деньги, — фыркает в ответ она,— и я была занята, когда ты мне звонил. А тебя не парило, что твоя сестра может нуждаться, когда ты начал грести бабки лопатой, нет? Мог бы позвонить и предложить! Но ты наплевал. Я и плюнула на тебя.
— Вообще не парило, тварь. Я их греб не тебе на дозу. И не на шмотки, чтобы ты могла подцепить очередного содержателя. Поэтому закатай губу. Эти деньги никогда твоими не были. И, если бы не моя оплошность, то и часть дома, который я купил, никогда не перешла бы тебе в наследство.
— Поздно, пупсик, думать… я получила то, что мне причиталось.
— Пошла на хер, — коротко отвечаю я, и сбрасываю звонок.
Сука. Если бы я мог вернуться лет на восемь назад — я бы подсунул этой твари что-нибудь посильнее той наркоты, которую она употребляла. Или просто придушил бы. Несовершеннолетним срок вроде поменьше дают.
Потому что я никогда не забуду взгляд матери, когда я заходил в палату. Она всегда смотрела в темноту коридора позади меня, будто ожидала увидеть эту мразь. В конце концов, во всем были виноваты фильмы. Это они заставили нас поверить, что даже самые поганые родственнички могут раскаяться перед нашей смертью, и в последние минуты держаться за руки, роняя слезы, и вымаливая прощение.
