Мой враг по переписке - страница 21

– Да брось. Ты не думаешь, что у него взгляд демона-хаски?

– Ну вот сейчас, когда ты так говоришь, мне тоже начинает так казаться. Но при чем тут демон? Это как-то жутковато.

– Если бы ты сказала, как его зовут, мне бы не пришлось звать его Взглядом Демона-Хаски.

– Он Джейк.

Энн заглядывает мне в телефон через плечо. Увидев, как я сохранила его контакт, она закатывает глаза.

– Серьезно? Парню с такой внешностью не надо тешить эго.

– Я просто хочу немного с ним развлечься, пока не съеду из квартиры. И потом, он сам так вбил свой номер.

– Если уж выбирать прозвище, то Взгляд Демона-Хаски звучит лучше, – говорит Энн.

– Мне не нравится часть про демона. Может, просто Взгляд Хаски?

Энн хмуро поджимает губы. Потом выхватывает у меня телефон.

– Эй. Ты что делаешь?

Я смотрю, как она меняет имя Джейка с Горячего соседа на Взгляд Хаски. Потом отключает мой телефон, и я не успеваю ничего сделать. Энн отдает его мне и поворачивается к окну.

– Ты посмотри, – говорит она. – Мы летим.

– О! Ничего себе. Ты права.

Я почувствовала, когда самолет взлетел, но была слишком поглощена разговором с Энн, чтобы как-то отреагировать.

– Видишь? Не так все плохо.

Я смотрю на крохотные дома и машины под нами, а потом открываю свой рюкзак под сиденьем передо мной. И достаю папку.

– Что это? – спрашивает Энн.

– Чтиво на следующие несколько часов.

Я открываю папку и показываю пачку писем, которые решила дать прочесть Энн. Ее глаза расширяются, и она берет первый лист в руки.

– Это от Луки?

– Письма, которые он посылал мне в старших классах.

Энн читает первое, хмурится, а потом смеется так громко, что на нас оборачиваются.

– Что ты на это ответила? – спрашивает она. Берет следующее письмо, явно огорчаясь, что это не мое, а очередное от Луки.

– Знаешь, мои он обратно не отсылал, так что тут только его письма. Но я помню все, как будто получила их вчера. И наверное, могу сказать, что написала в ответ.

В чем была фишка Наоми: как бы я ни хамил, в каком бы ужасном настроении я ей ни писал, она всегда отвечала. А я был очень, очень грубым. В течение года после ухода отца я использовал ее как виртуальную грушу для битья. Я никогда не говорил ей о произошедшем, потому что не хотел, чтобы она меня жалела, как все остальные. Если я выговаривался Бену или своей девушке, они предлагали решения, которые никогда не работали, или извинялись, хотя не были ни в чем виноваты. Но когда я выговаривался Наоми в письмах – обычно теми словами, что я хотел бы сказать папе, – она отвечала чем-то в равной степени грубым или возмутительным и часто заставляла меня смеяться.

Мы были в старших классах, когда тон наших писем начал меняться. Исчезли невинные оскорбления детей, лишенных жизненного опыта, который мог бы поддержать наши слова. Не уверен, в какой момент мы пересекли эту черту и кто первый это сделал, но ни один из нас не готов был отступить.