Моя любовь и другие животные Индии - страница 23

Туземные дамы откровенно огорчались, узнав, что ребенок у белой леди один и вырос. Они сажали мне на колени детей: ведь у мадам нет маленького, так пусть позабавится хотя бы с чужими беби. Тоскливо и одиноко быть без семьи и детей в чужой стране, считали женщины и развлекали, как могли, меня вопросами. Их было много, но мои ответы приводили в замешательство.

– В твоей стране есть коровы?

– Да, в деревнях.

– А в городах почему нет коров?

– Нет места.

– А на улице? Коровы не ходят по улицам в городах?

– Нет.

– Странно. А слоны есть?

– Нет слонов. Только в зоопарке.

– Как же вы без слонов?

– Не знаю. – Действительно, как мы обходимся без слонов?

Я в упор разглядывала на редкость правильные (арийские?) черты и ясные зеленые глаза одной из попутчиц, и она, смутившись, классическим индийским жестом прикрыла лицо красной вышитой шалью, спадавшей с головы.

У юной, похожей на девочку-подростка, мамы необычайно самодовольный вид. Небесно-голубое сари с вытканным узором из серебряных звезд. Черная коса в руку толщиной ниже пояса. Ровный пробор в волосах прокрашен красным. Синдур – знак замужней женщины. Она полгода назад родила первенца. Жену, родившую сына, в семьях ценят очень высоко, ведь мальчику, повзрослев, предстоит содержать родителей и заботиться о сестрах. Она ехала в сопровождении свекра и свекрови через страну показать малыша родственникам. Откормленный мальчик был одет в нарядный костюм. На пухлых ножках крошечные браслеты. Мать, гордая здоровьем и красотой ребенка, протянула его мне. Крепыш был с накрашенными глазами и бровями. В Индии глаза красят черным карандашом каджуал не только женщины, но иногда, по праздникам, и бравые усатые мужчины. Детей, избалованных любимцев всей семьи, приукрашивают еще чаще.

Он смеялся, сидя на моих коленях, когда я загибала его коричневые пальчики с розовыми ноготками внутрь к бледной ладошке и приговаривала считалку, которую давным-давно читала сыну:

Сорока-воровка кашу варила, деток кормила, этому дала, этому дала, а этому не дала.

Блестя темными глазами, мальчик заливался хохотом и утыкался лицом мне в шею.

Под длинными обведенными ресницами, на пухлой щечке у ребенка нарисовано большое черное пятно, похожее на уродливую родинку. Я показала пальцем и спросила: «Why?»1 Молоденькая мать переглянулась с солидной свекровью и прошептала: «Black magic! From bad people»2.

Ага, от сглаза. Все матери боятся за жизнь и здоровье детей.

За дружелюбными расспросами время летело так же незаметно, как и бесконечная дорога за окном.

Много раз я возвращалась в Индию. Где я только не была, в какие только ситуации не попадала… За десять лет я проехала и прошла тысячи километров неподходящими для «белой леди» и «сахибов», нехожеными тропами.

«Дорога длиною в десять тысяч ли начинается с одного шага».

Мой первый поезд бежал вперед, туда, где меня ожидали Калькутта и великая Ганга! До встречи!

P. S. В Калькутту поезд опаздывал часов на шесть. Душный чернильный вечер. Раскалывалась голова. Я взяла кули, хотя сумка легкая, но не было сил разыскивать выход с вокзала и метро.

Да-да, в Калькутте есть метро, построенное еще в семидесятых с помощью советских специалистов. Мне надо было добраться в район станции «Дум-Дум-парк». Недалеко находится Чатайнья Сарасват мадх, куда я и направлялась.

Но кули привел меня на стоянку такси. Не спрашивая, погрузил и сумку, и мою больную тушку на заднее сиденье машины. Рядом с шофером сидел еще кто-то. В Москве я не сажусь в машины, где больше одного мужчины, но сейчас я смогла только протянуть бумажку с адресом и выпала в осадок. Оказывается, это местная мера безопасности: в крупных городах участились ограбления таксистов, и в желтых «амбассадорах» сидели по двое. Шофер рулил и отчаянно сигналил на забитых транспортом перекрестках, а его сосед, развернувшись ко мне, пытался пообщаться.