Приехали мы с мамой к Ефиму-лопуху и очутились в «деревеньке». Так я ехидно называю это местечко: ничем не примечательное, но далеко не захудалое. Жизнь там более приглушённая, без бурления, как в большом городе. Зато солнце почаще заглядывает в эти окрестности, ну и в Москву, соответственно, тоже. К солнцу у меня с детства тяга, в Питере его не хватает. Есть в солнце что-то успокаивающее. Когда накатывает на меня отчаяние, его лучи вливают в меня силы, как в данную минуту – сегодня ясно. Иду по посёлку отца и, несмотря на горькие воспоминания, радуюсь погоде и тишине.
Посёлок отца хоть и вычурный, но есть в нём преимущество – спокойно здесь. В домах наверняка тихо, не сравнить с квартирами с картонными стенами, где слышишь соседей: их кашель, вздохи, охи, ругань и много чего – в курсе всех их семейных перипетий. Я давно себе поклялась: отучусь, буду хорошо зарабатывать и куплю нам с мамой достойное жильё. Она выздоровеет, точно выздоровеет, я ей помогу…
С тех пор как мама заболела, у меня что-то случилось с головой: плывёт хаотичный поток мыслей. Скачут они беспорядочно в башке. Довожу я себя жуткими картинами. Порой совсем тошно становится и кажется, что не справлюсь. Отчаиваться я себе запрещаю – не имею права, должна поддерживать мать. Опереться ей не на кого, только на меня. Если я развалюсь, она следом за мной развалится. Мы с ней одно целое.
Думы эти – как сверло. От них болит нутро, портится настроение и вспыхивает протест против тех, кто живёт без забот и хлопот. Богатеям на этой улице неведомо, как холодеет всё внутри при мысли оказаться с больной матерью в каком-нибудь сарае с кучей долгов. Ходят они по своим владениям, любуются цветочками и кустиками, сажают их с утра до вечера, потому что больше нечем заняться, вон как та дамочка впереди – стоит и с удовольствием осматривает свой участок. Тощая, в светлых брюках и футболке, в серо-коричневой широкополой шляпе, она походила на гигантский гриб, выросший на её зелёном газоне. Когда я поравнялась с ней, она приветливо бросила мне «Привет!» и, мгновенно забыв о моём существовании, опустилась на колени и начала выкапывать лопаткой ямки в земле. Рядом стояли в горшках анютины глазки, готовые через минуту переселиться в эти ямки. Они повернули в мою сторону свои головки и проводили меня весёлыми взглядами. Воображать всякое – моя страсть, в растениях я вижу душу, в каждой живности – отклик. Порой меня заносит: придумываю кошмары и в результате расстраиваюсь, словно они неминуемы. Зато позитивные сочинялки меня бодрят – в них я дарю себе всё то, чего у меня нет, но обязательно будет.
Мне захотелось поговорить с женщиной-грибом. Обыкновенная средних лет дамочка, неприметной внешности. Однако я успела кое-что заметить, и это заставило меня остановиться. Под её шляпой-зонтом мелькнула белая полоска кожи, выдававшая её секрет – она была лысой. Никто, кроме меня, не обратил бы на это внимания, и я бы тоже не обратила всего пару месяцев назад, но в последнее время я стала засекать то, что пропускала раньше. У меня появилось что-то вроде второго зрения.
Заметив, что я за ней наблюдаю, женщина вопросительно вскинула на меня глаза. В них я прочла то, что ежедневно читаю в маминых глазах: боль и особую глубину, которой нет во взглядах здоровых людей.
– Красивые у вас цветы, – похвалила я.
– Спасибо, – заулыбалась она. Но улыбались только её губы, а лицо безрадостное. Впечатление, что она не на меня смотрит, а вглубь самой себя.
