– Не говори так, – испугалась мать. – Папа вот-вот вернется. Нельзя, чтобы он тебя услышал.
– Уйди, мама!
К счастью, отец вернулся от соседа поздно и навеселе. И сразу уснул. А Оля почти до утра еле слышно всхлипывала.
Вчера мать перенервничала, да и Пашка испугался. Но сегодня… сегодня от вида Оли стыла кровь.
Даже на Пашку, с которым всегда была нежна и ласкова, Оля не реагировала.
Спустя час вернулся отец. Крикнул из кухни требовательно:
– Завтрак сегодня будет или как?
Мать, тяжело вздохнув, пошла на кухню. Накрыла на стол, сама есть не стала. Отец с Пашкой тоже завтракали без аппетита, молча.
– Может, надо Олю кому-нибудь показать? – спросила она робко.
– Что значит – показать? – буркнул отец, посмотрев на нее из-под насупленных бровей. – Она что, картина? Что её показывать?
– Ну, врачу какому-нибудь… Коля, с ней что-то неладное…
– Блажь это всё и дурость. Разбаловала ты её.
– Она молчит…
– Вот и ты молчи! – рявкнул он. – Не хватало ещё сор из избы выносить. И так она нас осрамила… перед людьми стыдно. Ещё давай пусть все решат, что у нас дочь спятила.
– Но…
– Нет, я сказал!
Мать убрала после завтрака кухню, вымыла посуду, потом отправилась на задний двор, где затеяла стирку. Старая машинка, купленная ещё в первые годы замужества, сломалась, и стирала мать на руках, шоркая рубашки мужа о ребристую поверхность доски. Слезы, горько-соленые, крупными каплями падали в таз и растворялись в пенной воде. Но со стороны никто бы и не догадался, что она плачет. За все годы мать научилась плакать неслышно и незаметно, украдкой, между вереницей бесконечных дел, так, чтобы не пугать детей и не злить мужа…
***
Оля проспала почти сутки. Хотя мучительное забытье, в которое она провалилась, нельзя было назвать сном. Однако оцепенение её отпустило. Может, и зря, потому что стало так больно, что терпеть невмоготу.
С чумной головой она поднялась с постели. Пить хотелось немыслимо, аж губы спеклись. В один глоток она выпила почти весь чай, что вчера оставила на прикроватной тумбочке мать. На секунду полегчало. И вдруг её накрыло приступом тошноты. Таким внезапным и сильным, что она, зажав рот, еле успела выбежать во двор. Там её вывернуло прямо в кусты смородины. На шум проснулась мать – она всегда спала чутко. Накинув халат, вышла на крыльцо.
– Доча, – позвала её шепотом.
Увидела Олю, привалившуюся к стене дома, даже не бледную, а какую-то землистую, и дыхание перехватило.
– Доча, скажи что-нибудь…
– Что? – шевельнула она бескровными губами.
– Доча, ты нас так вчера напугала.
Оля молчала, прижимаясь спиной и затылком к шершавым доскам.
– Как ты себя чувствуешь?
Оля хотела что-то сказать, но тут снова метнулась к кустам. Затем, окачиваясь от слабости и утирая губы тыльной стороной ладони, она снова привалилась к стене.
Мать долго молчала. Потом произнесла дрожащим шепотом:
– Доча… ты… господи, нет… – снова замолкла, словно набираясь сил. – Доча, ты беременна?
26. 26
Мать придумала поездку в соседний город к своей дальней родственнице. Целую историю для отца сочинила, чтобы не только отпустил, но и разрешил взять с собой денег побольше. Пойти ведь придётся к платному врачу, ещё, возможно, узи делать, а, возможно, и не только узи... О том, чтобы обратиться в местную поликлинику, мать и мысли не допускала.
– Ты что! – шептала она, делая страшные глаза. – А если вдруг ты, не дай бог, беременна! Об этом же сразу все узнают. Слухи пойдут… Отец узнает и…
