– Она согласится.
– Тогда вам сейчас всё напишем…
Оля прислушивалась к себе. Казалось, что внутри что-то дрогнуло и сквозь глухую скорлупу апатии и безразличия стало пробиваться наружу.
Она пока ещё не чувствовала в себе никаких особых изменений, не чувствовала, что в ней зрела маленькая жизнь. Но зато знала это. И что странно, позавчера, когда мать первый раз сказала об этом, Оля ужаснулась. Первая мысль была: нет! Только не это! Лучше сразу с моста...
А сейчас она сидела и думала: у неё внутри растёт крохотный человечек. Их с Ромкой ребенок. От этого щемило в груди, и сердце наполнялось теплом и какой-то болезненной нежностью.
Мать вышла из кабинета, запихивая в сумку бумажки, что вручила ей медсестра.
– Анализы можно будет сдать только утром… ну, ничего я что-нибудь придумаю… – бормотала она, пока шли на остановку. – Скажем Коле, что тетя Галя сильно заболела. Завтра снова сюда приедем, я потом вернусь домой, а ты останешься, мол, будешь за ней приглядывать, да? А сами снимем тебе комнату дня на три…
– Я не буду делать аборт, – тихо сказала Оля.
– Или четыре. Вон там газетный киоск, купим «Из рук в руки»…
– Я не буду делать аборт, – громче повторила Оля.
– Что? – непонимающе захлопала глазами мать. – Как не буду? Ты что такое говоришь?
– Я хочу этого ребенка. Ты не понимаешь? Он – единственное, что у меня осталось от Ромки. Я не дам… Он – мой.
– Дурочка, это ты ничего не понимаешь. Коля же нас убьет…
– Пускай.
– Да что с тобой, доча? Ты же знаешь отца, он же… – мать задышала часто, шумно. Присела на ближайшую лавку, нашарила в сумке бутылек с сердечными таблетками. Проглотила сразу две. – Господи, да ты хоть представляешь, что с нами тогда будет? С тобой, со мной, с Пашкой? Это же… конец. Оленька, доча, ты же молоденькая совсем. Ну выйдешь ещё замуж, у тебя ещё будут дети, но сейчас…
Мать трясло. Оля с минуту смотрела на мать в задумчивости. Жалела ли она её? Жалела, конечно, как и всегда. И её, и себя, и брата. И боялась до тошноты. Но внутри крепло новое, совсем другое чувство, и оно было сильнее этой жалости и сильнее страха.
– Я не буду делать аборт, – твердо произнесла она.
27. 27
Мать уговаривала Олю одуматься, пугала и сама пугалась ещё больше от своих слов. Умоляла, хватая её за руки, сокрушалась, плакала.
– Как ты не понимаешь, ты и себя, и нас с Пашкой под монастырь подведешь… – всхлипывала она, подбирая слезы рукавом. – Коля такого позора не потерпит. Всю душу из нас вытрясет. А потом прогонит прочь. Как жить будем? И где? Чем питаться? О себе не думаешь, ну хоть о Павлике подумай. Ну куда мы с ним пойдем? А, может, Коля и не отдаст мне его… Оставит себе и будем на нем срываться… Ой, беда…
Мать горько разрыдалась.
– Мам, ну не плачь. Ты знаешь что, ты просто ничего отцу не говори.
– Он и сам увидит, говори – не говори. Два-три месяца и живот уже не скроешь.
– А я уеду.
– Куда? Что ты придумала? Пропадешь так же, как Аня.
Препирались они долго, спохватились, когда до рейса осталось меньше часа. Потом галопом мчались к местному умельцу, у которого отец наказал купить для себя какие-то запчасти. Чуть на автобус не опоздали. Заскочили буквально перед самым отправлением.
Все места, кроме одного, в самом хвосте, оказались заняты. Села туда мать, поставив тяжеленную сумку с запчастями на колени. Оля отказалась идти в конец автобуса – там слишком воняло выхлопными газами. Встала рядом с дверями, бессильно повиснув на поручне. Но тут незнакомый парень, рыжеволосый и веснушчатый, подскочил и уступил ей место. В другой раз она бы не стала садиться, но сейчас её так мутило, что ноги еле держали.
