Но на этот раз мне придется ехать одному… У меня родилась сестренка, и я подслушал, что меня хотят на целый год отправить к деду с бабкой, чтобы маме было проще ухаживать за маленьким ребенком. А мне уже 5 лет; сказали, что мне там будет лучше – мне здесь не климат. А что, если я в принципе не хочу, чтоб мне было лучше? Но, когда ты маленький, никого не интересует, чего ты хочешь. Всегда говорят тебе в ответ: «Есть такое слово – надо!»
Вот мама и твердила всем подругам: «Ему здесь не климат, ему здесь не климат», – как будто уговаривала сама себя. В результате решили отправить меня с попутчиками без документов и билета, чтоб не тратить деньги. Меня завели в купе и передали на руки каким-то взрослым девочкам, сказав им, что я веду себя хорошо. Мне, конечно же, объяснили, что я должен делать: во всем их слушаться, а от ревизоров прятаться в туалете. Про ревизоров заранее должны были предупреждать проводницы. Ревизоры носят форму, похожую на фашистскую, и поэтому их можно заметить издалека.
Ехали мы весело – со мной постоянно играли, а я пел песни. Девочки меня угощали конфетами, но я никогда их не брал: не зря дед меня учил, что конфеты – еда для девчонок, а настоящий солдат не должен любить сладкого, ведь на войне, каждый знает, с сахаром туго. Девчачьих песен я тоже не знал и не пел, а знал только военные: «Варяг», «Каховка», «Тачанка». Особенно мне нравилась «Тачанка», но одну строчку я понимал и пел по-своему. Там, где пелось:
И с налета, с поворота,
По цепи врагов густой
Застрочил из пулемета
Пулеметчик молодой! —
мне слышалось: «подцепив врагов густой», и представлялся молодой солдат в буденовке, который, стоя во весь рост на тачанке, цеплял врагов какой-то длинной палкой-кочергой («густой»: что такое «густа» я стеснялся спросить…). А до кого он не дотягивался, те в страхе разбегались.
Вот я и приехал в городок, в котором жили мои дедушка с бабушкой, мамины родители. Это был деревянный одноэтажный старинный русский город. Жили мы хорошо, я уже привык и даже почти совсем не скучал по родителям. Когда мы с дедом писали им письма, то так прямо и шутили: «Хорошо живем, хлеб с маслом жуем!» В нашем домике были две печки-голландки, которые зимой раскалялись так, что можно было обжечься. Зато как приятно вернуться домой с улицы и прислониться к ней спиной! Многочисленные сосульки на одежде быстро превращаются в мутные потоки воды. В этой печке дедушка парил кашу с тыквой и, приглашая к столу, объявлял: «Хлеб – на столе, руки – своЕ». За шторкой висел рукомойник, а за водой мы с дедом ходили к колонке на улицу. Туалет был «на задах» – так называлась дальняя часть двора. Сходить туда – иногда целое приключение, особенно когда на улице мороз, а ты забыл дома электрический фонарик и вспомнил об этом на полпути.
Этот мой дедушка тоже воевал, прошел всю войну простым солдатом. Я донимал его расспросами: просил показать медали, спрашивал, скольких фашистов ему посчастливилось убить. Он всегда отвечал как-то нехотя, уклончиво. Тогда я решил его поддеть и сказал:
– А, может быть, ты плохо воевал, если не рассказываешь? Расскажи, ты хорошо воевал?
Дедушка сидел строгал какую-то палку. Вообще он был самым добрым дедушкой на свете, но при этих словах он взглянул на меня очень не по-доброму и тихо, но со значением сказал:
– Кто хорошо воевал, тот там остался!
