Тут нож соскочил, порезал дедушке палец, он выругался, чего никогда себе при внуках не позволял. Я испугался, почувствовав, что сделал ему больно, и дело не только в пораненном пальце. Я подбежал к нему и обнял. Я не видел его лица и лишь услышал, как он вздохнул, а потом погладил меня по голове.
А когда я стал чуть-чуть постарше, то услышал более подробные истории о войне. Одну из них я запомнил на всю жизнь, и она испортила мне общее романтическое представление о военной профессии.
Дедушка рассказал о том, как перевернувшейся цистерной с бензином придавило ноги солдату. Бензин лился через край ему на лицо, он кричал и просил о помощи, но солдаты шли быстрым маршем на передовую и не могли остановиться. Долгое время у меня в ушах стоял его крик: «Братцы, стойте, помогите! Братцы, умираю!»
А как же суворовское правило, которому меня учили раньше: «Сам погибай – а товарища выручай!»? В голове это не укладывалось, и я не хотел этому верить.
…Пришло лето, и мы перебрались на дачу. Дедушка привил мне любовь к лесу, и мы постоянно ходили с ним по грибы. Он умел подражать птичьему пению и учил меня подкрадываться к птицам. К дятлу подкрасться проще всего – можно спокойно идти, пока он стучит, как только прерывается – нужно остановиться. В грибах благодаря деду я уже разбирался очень хорошо. Возвращались домой мы всегда счастливые, и дедушка приказывал бабушке: «На жареху здесь хватит, так что пожарь-ка нам однЕх!» – имелось в виду одних грибов, без гарнира. Так по-старинному никто больше не говорил. Если не считать Пушкина, помните?
Ни огня, ни черной хаты,
Глушь и снег… Навстречу мне
Только версты полосаты
Попадаются одне…
Тем летом я подумал, что хорошо бы вырасти и стать лесником, а не военным. Но это была пока мимолетная мысль, которую я сурово от себя отогнал. Год пролетел незаметно, и я вернулся в Забайкалье.
Я пошел в первый класс, но в школе мне было не очень интересно: читать и писать я уже умел с четырех лет, а всякие стишки учить считал глупостью. Уроки я делал хорошо, так как есть такое слово «надо». Дед и отец говорили, что если берешься за что-то, то нужно делать это лучше всех. А если не можешь быть лучшим – тогда вообще не берись! Поэтому в школе я был круглым отличником. Почему круглым – никто не мог мне объяснить. Знаю только, что круглыми могут быть только отличники или дураки.
Если я уже хожу в школу, значит скоро мне в армию, а вдруг я все-таки трус? Как это проверить? Элементарно: чтобы тебя не считали девчонкой и трусом, нужно подраться. В школе для этого много возможностей.
Однажды на перемене я подошел к своему однокласснику, рослому мальчику буряту, и перегородил ему дорогу. Как-то неудобно было объяснять, что мне нужно подраться, а я не знал, как начать – ведь дома меня учили, что первым бить нельзя. К тому же этот мальчик был всегда молчалив, и я никогда до этого с ним не разговаривал. Он пытался обойти меня, но тут прозвенел звонок с перемены, и я понял, что больше мешкать нельзя, иначе драка может сорваться. Тогда я резким движением оторвал погон от его школьной формы. В ответ он тут же дал мне по морде, да так, что искры полетели. Как по команде, я тут же замолотил кулаками, но по большей части мимо. Он спокойно натянул мой пиджак мне же на голову и отметелил меня как следует.
…Стоя в кабинете директора и языком переваливая во рту полуоторванный кусочек десны, я исподлобья поглядывал на бурята. Нас ни о чем не спрашивали – просто ругали. Ему досталось гораздо больше – ведь я был отличник, а он – драчун и двоечник, поэтому никто не разбирался в том, кто прав, а кто виноват. Он молчал, кивал, со всем соглашался, а я смотрел и злорадствовал. Потом нас отправили в класс, и вот тут мое торжество сменилось каким-то необъяснимым гадким чувством: мне захотелось подойти к буряту и извиниться. Но я почему-то этого не сделал. Так что же, значит, драка ничего не решает? Можно драться и оставаться при этом трусом? А можно и не драться, но быть смелым. И как в этом разобраться?
