В тот самый – приватно-государственный, в котором – авуары и власть – были бы… единым целым.
В истинном капитализме подобные «ценности» – разделены!
Собственность становилась манящим и безвозмездно-лакомым куском; её можно было взять взаймы у государства, и, что особенно замечательно, – без каких-либо обязательств отдачи долга.
Ибо отныне собственность именовалась – частной!
И, как гласил состряпанный под неё закон, – неприкасаемой!
Новоиспечённые нувориши (большой и средней руки) оделись в деловой импорт. Смотрелись «державно», и по-заморски респектабельно. Их, доселе скудный, совковый лексикон пополнился «рыночными» словесами: менеджмент, залог, ажио, акционирование, моржа, офшор, бенефициар…
Делёж (а проще – раздача заводов, газет, пароходов) обогатил (раздел-то шёл промеж самих себя) последнюю волну партийно-профсоюзно-комсомольских вожаков, и породил новый класс люмпенов, потерявших, пусть якобы коллективную, пусть всеобщеничейную, но всё же, хоть как-то греющую душу – народную собственность…
Часть общества, – та, что в который раз осталась ни с чем, возмущённо заявила (и, наверное, обоснованно), что огромные госценности были сделаны руками!., их отцов и дедов, а не руками?.. партийно-профсоюзно-комсомольских вожаков, и что делёж этих огромных ценностей «промеж этих самых вожаков» – чудовищно несправедлив. И что свобода и демократия при пустом кармане, а, стало быть, и при пустом желудке, – вещи абстрактные и им непонятные; и что с ними делать, при отсутствии хлеба насущного, люмпены, оставшиеся ни с чем – не знают.
Но разнокалиберные «либералы», поочерёдно взбираясь на демократические трибуны, изрекали: «…случилось то, что случилось. Революция совершилась. И хорошо, что сверху, и почти бескровно. Глупо тосковать по прошлому, в котором свирепствовала уравниловка, и не было свободы. Что до разгосударствления народного богатства – оно завершено. Да, – не скрывая ухмылки, соглашались крезы, – были огрехи. Да, – нехотя признавали молодцеватые нувориши и набобы, – при разделе госсобственности кое-какие «прегрешения» и «перегибы» имели место. Но, простите, – на голубом глазу вопрошали дрожжевые капиталисты, – разве мы не блюли закон, по которому «делилось» и приватизировалось имущество страны?! Вопрос же – кем, и с какой целью закон был писан – некорректен и провокационен.
Разве не очевидно: закон спущен сверху! И он исполнен. Кем? – нами, реформаторами, или, если хотите – будущими строителями постсоциалистического капитализма»…
Действительность – как уклад, как зримую явь (назидательно разглагольствовали реформаторы), надо принимать такой, какой она есть, а не такой, какой хотелось, чтоб была. И надо всего лишь стараться – не быть в ней лишними. Какой прок в бунтарстве и бузотёрстве, если поезд давно ушёл, а ты не успел (или не пытался) вскочить на подножку даже его последнего вагона?..
Те, кого подобные доводы убеждали – смирялись; и, смирившись, приступали… к выживанию. С головой погружались в омут коммерции. Открывали собственное «дело»… в виде лотка у дороги. Прежний (сленговый) лексикон, выброшенных на обочину инженеров, врачей, учителей, актёров, пополнился словами: челнок, купи-продай, опт, розница, предпринимательство… (конечно же, с ласкающим слух эпитетом – индивидуальное!). Вертелись, изворачивались, хитрили, пускались во все тяжкие, теряли здоровье, разорялись, спивались, и умирали… не дотягивая до сорока пяти.
