Моя жизнь. Лирические мемуары - страница 7

Немного манерно, и, по экспрессии, отдаёт нарочитым кошерным национализмом, но, в целом – правдиво.

Кто спорит, быть Иванами, родства не помнящими – скверно.

Помнящим же – откуда пошли, грешно и неблаговидно стыдиться «плебейского» статуса своих предков, и презирать близких за безродность происхождения. Родителей, как и судьбу, не выбирают. И будь благодарен им хотя бы за то, что даровали тебе жизнь.

Кто знает? – может так было угодно Богу, чтобы тебя на свет произвели – именно они.

А, посему – негоже искать «княжеские» и «интеллигентские» корни там – где их нет, и быть не могло. Порода – дар зачатия, она – от таинства, и её не улучшить за денежные знаки…

Места под солнцем иногда получают по наследству.

И весь свой якобы «патрицианский» век кичатся – кожей, мягкостью, и высотой унаследованного кресла.

Скучно…

Мне больше по душе простая возможность заявить:

«Я – индивид, тем и интересен».

Мой отец – Пётр, по батюшке – Сергеевич, второй ребёнок из многодетной семьи, где были ещё трое братьев и четыре сестры, не считая (по устным преданиям) нескольких умерших при рождении и в младенчестве. Дед по отцу – Сергей (не знаю, который по счёту сын своего батюшки – Харлампия), запомнился мне крепким, благообразным стариком, без признаков полноты и облысения, роста среднего, сложения пропорционального, с лицом не ярким, но с чертами мягкими, располагающими к себе своей славянской округлостью. Кажется, он был из рабочих, не припоминаю – из каких, но прожил свою жизнь, по меркам тех времён, мне думается, весьма достойно. Дед умер, не добрав нескольких месяцев до своего столетия, не зная инсультов и параличей, умер седовласым, но не облысевшим, умер по причине усталости сердца, которому надоело стучать так долго.

В десятилетнем возрасте меня часто возили к деду, видимо потому, что на тот период я был его единственным внуком. С дедом я виделся и позже, будучи уже студентом, и позже, когда обзавёлся собственной семьёй, и выглядел куда респектабельней, чем тогда, когда коротал свои отроческие годы. Дед не учил меня ничему, но любил потрепать за вихор, и угощал, брендовыми (в те годы) конфетами-подушечками, извлекая их из кармана, где, как казалось мне, они хранились всегда, завёрнутыми в замасленную тетрадную обложку.

У деда был большой дом, из восьми или даже девяти комнат, с надворными постройками и небольшим садом из вишнёвых и абрикосовых деревьев. Дом стоял где-то на середине между центром и окраиной города, и к нему я ещё вернусь, повествуя об оккупации города силами вермахта, и размышляя о первых годах пребывания «арийцев» на захваченных землях Союза.

Я заведомо не называю города, где обретались мои сородичи в период «господства» в нём оккупационных властей.

Страдания и лишения людей, не успевших или не захотевших по каким-то причинам эвакуироваться, и в этом городе, как и в других весях, где бесчинствовали германцы (а вкупе с ними – румыны, мадьяры, и даже итальянцы), – были стандартны: расстрелы, принуждение к рабскому труду, заточение в концлагеря, и перемещение в рейх – «особей» славянской наружности, для работ в усадьбах фрау, либо в замках престарелых «фонов», либо в «садах?» прочей арийской знати.

В этой связи, я хочу коснуться семейной тайны, что долгое время витала над одной из сестёр отца, а именно над старшей сестрой – Асей…

О войнах двадцатого – мировых и локальных, отечественных и гражданских, колониальных и освободительных – я, конечно же, сужу по печатным и визуальным материалам – тем, что однажды государство сочло нужным предоставить мне, его обывателю, для обозрения и прочтения.