– Это, – говорит, – тебе. Надеюсь хоть в старости, после твоей смерти, ревновать перестану.
– Ну жди, жди, – отвечал отец Альки, – бутылку-то хоть принес?
И вот время ожидания кончилось. Сосед скончался и перестал ревновать, а на его могиле установлен им же когда-то подаренный крест.
– Кто с крестом к нам придет, – шутил Алькин отец, – тот под этим крестом и да упокоится.
У меня был, есть и, надеюсь, еще долго будет мой хороший товарищ Герман по прозвищу Рыжий Сэйк. Сэйк, потому что он один из трех тезок («нэйм сэйк» по-английски – «тезка»), которые, как три мушкетера, фланировали в студенческие времена по улице имени Свердлова, привлекая внимание прохожих, включая иногда и милиционеров. Отличались они цветом. Этот был серым, но называть так своего друга было неудобно, поэтому и прозвали его рыжим. На этот счет я когда-то написал оду этим мушкетерам, которая начиналась так:
Три мушкетера на свете живут,
Трех мушкетеров Нэйм Сэйки зовут,
Двое из них – белый и черный,
А третий рыжий, поскольку цвет спорный.
Я был их товарищем, но встречи наши не были частыми, поскольку я был обременен множеством других занятий: спорт, сцена и так далее. Так вот, Рыжий Сэйк жил в то время в цокольном этаже на улице Добролюбова. Недалеко, на улице Гоголя жила моя подруга Иришка, а через пару кварталов, в непосредственной близости от больницы для работников водного транспорта, жила юная, как цветочек, семнадцатилетняя десятиклассница Танечка. Это юное, порхающее создание было к тому же еще и романтическое, и вряд ли у кого рука поднялась бы, чтобы обидеть это существо, нарушить светлое восприятие жизни восторженной Танечки. А вот у Рыжего Сэйка, по-видимому, поднялась, и не только рука. Нарушил, значит. Судя по событиям, развернувшимся на этом пятачке города Горького, Рыжий Сэйк соблазнился-таки цветочком и сорвал его. Я этого не знал тогда, да и сейчас не уверен: сорвал или не сорвал?
Только однажды к моей жилетке прильнуло это воздушное создание, этот одуванчик. Не знаю уж почему, только мою жилетку уже не первый раз мусолила какая-нибудь представительница слабого пола, жалуясь на судьбу. В данном случае последовало признание в пламенной любви к… Рыжему. Я, как мог, выражал ей соболезнование, не понимая, что, собственно, от меня хотят.
– Танечка, успокойся, так в чем дело-то? Любовь – чувство высокое, она возвышает… понимаешь ли – я даже хотел сказать, что от любви более того – дети рождаются, но воздержался – люби на здоровье. Я-то тут причем?
– Паша, миленький, мне кажется, что он меня не любит.
Я понимал, что неразделенная любовь – это сильная сердечная рана. Ее минуют только те толстокожие, которым недоступно это волшебное чувство – любовь, да те немногие, которые с первого предъявления находят свои половины и перестают волноваться на этот счет. Я чувствовал, что Танечке явно не повезет.
– Так чем же я могу помочь тебе, Танечка?
– Мне нужно только одно: знать, как он ко мне относится. Спроси у него.
– А почему ты сама его об этом не спросишь?
– Это выше моих сил, Паша.
– Ну, хорошо, хорошо, я спрошу…
– Только я буду рядом,…где-нибудь,… я хочу сама услышать. Понимаешь?
– Понимаю, понимаю. Но это похоже на какую-то хирургическую операцию. А я не хирург. И, кроме того, то, что он мне ответит, может оказаться неправдой. Знаешь, мы друг перед другом иногда выпендриваемся. И я своей хирургической операцией извлеку и выброшу здоровый феномен под названием «ваша любовь».
