Давайте же закончим на этой теплой ноте и перейдем к медленно, но верно разворачивающемуся сюжету отношений Торонты с его новой подругою. Мишель, и правда, как луна, сиявшая с темного неба, теперь освещала его жизнь, и, несмотря на новоявленный парадокс ( ведь, казалось бы, теперь-то уставал он еще больше!), энергия лилась из него, чтоб тратиться с пользой на новые, решительные и смелые действия, и , скорее всего, обитающие в Озере пираньи почуяли это – и не добили его, подобно остальным горе – пловцам, а лишь «для приличия», совершали мелкие атаки и нападения, подчеркивает свой статус самых страшных водоплавающих хищников.
Да и сложно было пойти наперекор разбитой, но не сломленной до конца душе – она словно бы умерла, но успела родиться заново: Торонта, собрав все силы, что были у него, яростно работал, работал – и закончил подкоп, который был им начат еще холодною зимой.
Появился, как нежданный, но желанный гость, каракурт Пэтси (о нем, кажется, давно не упоминалось в произведении, не так ли?) и тут же, подобно развеселишимся котам в весеннюю пору, начал создавать свои «гаремы»: плел без остановки длинную, что коса у Рапунцель, сидевшей в высокой башне и ожидающей своего принца, паутину, тонкую, но прочную, ловил туда мух, бабочек, и даже завел себе красивую, но довольно своенравную (видимо, потому и сохранил ей жизнь, решив оставить у себя и явно заинтересовавшись ) подругу – Кристину, изящную и синекрылую Стрекозу, принадлежащую к семейству с весьма говорящим биологическим названием – «Красотки»**.
В отличие от целомудренного Ворланда, безбашенный каракурт предпочитал жить, так, как и плел свои сети – на полную катушку и сразу же поддержал Торонту в его строящихся взаимоотношениях с Мишель.
– А что ты такой скучный? Детей сразу давай, заводи! – Не стеснялся отпускать паук веселой шутки. – Все равно жизнь у тебя одна, ты-то не кот, да, если б и был котом – эх! – я б на твоем месте вообще не сомневался бы… и сразу – того… её с собой в пещерку, там мутите быстро – и все, она твоя навеки! Такая красотка – не пропадать же добру, что тут думать-то вообще?
Торонта только в усы усмехался, закатывая глаза, передергивая плечами – но все же однажды спросил у многоногого приятеля:
– Уважаю твое мнение, но все же не могу не спросить: откуда знаешь про нее?
– Так, я ж всегда с тобою, забыл? А если меня не видно, я, как радуга после дождя, появлюсь и исчезну, а потом – снова засияю, тебя приветствуя с новым днем!
– Радужный паучок. Я тебя понял…
Торонта засмеялся. Подставив, по традиции, раскрытую правую лапу, он невольно любовался, как с пряди черных вьющихся волос, перебирая длинными ножками, к нему спускается, гордо выставив при солнечном свете красные пятнышки на спине, бодрый, как всегда, каракурт.
Если бы мудрый и педантичный Ворланд наблюдал сейчас эту сцену, он бы , скорее всего, выронил бы свое перо от негодования и, что вполне себе возможно, внезапной ревности к другу.
Но, к счастью, его в этот момент там не было, и, как помнит читатель, мы решили оставить его пока наедине с собой и своими мыслями.
***
А Луна так красиво освещала окончание трудового дня, словно бы благословляла их новый союз, словно бы давала надежду, что не все так уж мрачно и тускло в этой жизни, есть, есть источник ярких и новых, зажигательных и бодрящих красок для того, чтобы двигаться вперед и только вперед, оставив все ненужные теперь грустные воспоминания позади… И об этом были мысли у Торонты, уверенного в себе и своей силе мстителе, жестоким в борьбе – и ласковым в любви, потому что держал он этой ночью, крайне мягко и бережно, Шелли за плечи, и они соприкасались в одном едином поцелуе.
