На выходе из маршрутки я сломала каблук. Обматерила эльфов, которые так некстати наделали кучу снега в середине февраля, водителя микроавтобуса, припарковавшегося ровнёхонько возле замаскированной под огромный сугроб клумбы, заодно и свою невезучесть. Ботфорты было жалко до слёз, всё-таки второй раз за всю жизнь я их в свет вывела. И такой бесславный конец.
Кое-как я дохромала до проходной, где сердобольный Генрих Петрович временно реанимировал мне каблук супер-клеем. И настроение, несмотря на все старания внешнего мира, приподняло голову, но... ненадолго. А ровно до того момента, как я вошла в свой персональный шкаф, но ещё не успела включить кофе-машину. Именно возле неё, возле моей девочки, стоял маленький кактус в весёленьком жёлтеньком горшочке чуть больше напёрстка, а рядом с ним... Чтоб мне сдохнуть! Красное картонное сердце, на оборотной стороне которого было написано: {«Агатка, поздравляю тебя со светлым праздником любви. Желаю светлых дней и тёмных ночей, наполненных жаром и негой. Г.Т.»}
Минуту-другую я шумно дышала, глядя на символ дня Святого Валентина, не в силах сжать его в кулаке, или разорвать на мелкие кусочки или просто небрежно швырнуть на рабочий стол, а затем рванула к подоконнику, преодолевая горы кроссвордов и залежи сканвордов. Клянусь, я готова была совершить страшное: разбить окно к чертям собачьим в самой середине месяца февраля, и я бы его обязательно разбила, но за моей спиной скрипнула дверь, и мне пришлось прервать столь увлекательное занятие, как уничтожение имущества издательского дома «Империя».
– Ты чего убежала так рано? – На лице Максика было выражение недоуменной обиды. – Не дождалась меня...
– Извини, я хотела пройтись.– Приступ позорной слабости закончился, и теперь во мне боролись стыд и злость, причём последняя явно побеждала.
– Агаш... – Максик замялся, задумчиво рассматривая мой свитер. – Хорошо выглядишь...
– Спасибо.
Я села за стол и с демонстративно важным и сосредоточенным видом принялась перекладывать с места на место совершенно бесполезный бумажный хлам, которым моё рабочее место было завалено под завязку. «Ну, уходи же, уходи! – мысленно уговаривала я Глебова. – Пожалуйста, не надо. Не сегодня. Не сейчас!»
– Агаша... – Бог либо меня не услышал, либо не посчитал должным идти мне навстречу.
Макс прокашлялся и повторил уже более торжественным тоном:
– Агата!
А потом вдруг положил передо мной открытку.
Одноухий чёрно-белый медведь с нашитой на лапу заплаткой держал воздушный шарик в форме красного сердца и смотрел на меня глазами полными безбрежной тоски и абсолютной безысходности. Я осторожно заглянула на оборот и, не веря собственным глазам, прочитала:
«Пускай за окнами снежинки
Для тех, кто любит вечный май!
В моей сердечной валентинке
Три вечных слова прочитай:
Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!»
Я оторвала взгляд от печатного текста, посмотрела на Глебова и угрюмо произнесла:
– Макс, это не смешно.
– А я и не хотел, чтобы ты смеялась. – Он яростно потёр правую щёку, что делал всегда, когда нервничал. – Ты знаешь, что своим чувством к тебе я бы никогда не стал шутить.
Мне стало очень грустно, а грусть из-за неразделенной любви, даже когда именно ты не разделяешь, не разделяешь и не устаешь говорить об этом в течение последних пятнадцати лет, да наложенная на злость из-за приступа слабости, это... это не оправдание жестокости, конечно, но я так устала. Чувствовать себя виноватой из-за того, что не люблю, из-за того, что он любит, из-за вечной его надежды на то, что всё рано или поздно изменится, из-за моей уверенности в том, что не изменится никогда.
