Я не люблю роскошные памятники. В них мне всегда чудится какая-то фальшь. Даже на похороны по возможности стараюсь не ходить. Ведь главное – помнить о тех, кто ушел от нас и кого мы любили.
…Меня поражает, почему мой отец и мать, окончившие несколько классов, были так твердо уверены в том, что их дети должны получить высшее образование, что я должен стать музыкантом, а сестра – художницей? Наверно, они просто мечтали о том, чтобы мы жили лучше, чем они. Это и есть любовь.
Мы с сестрой Эдите (она на три года младше меня) – всю жизнь очень близкие люди. Она моя сестра, и этим все сказано. Эдите талантливый художник, мастер гобелена. Мне кажется очень несправедливым, что жизнь у нее оказалась такой тяжелой. Столько несчастий ее преследовало! Я старался помогать ей чем мог. Не могу сказать, что поддерживаю близкие отношения с другими родственниками. Так сложилось. Вернее, не сложилось.
А что же музыка? Она постоянно присутствовала в моей жизни, но получать удовольствие от игры я научился далеко не сразу. Бесконечные упражнения и пьесы, которые я разыгрывал, я воспринимал как обязанность, а порой как наказание. Сейчас мне часто говорят, что у меня нелюдимый характер. И, действительно, я не люблю толпу, шумные сборища. Наверно, это тоже идет из детства, которое я провел наедине с роялем.
Директор моей школы Милда Боброва-Озолиня часто привлекала меня к школьным театральным постановкам в качестве аккомпаниатора. «Что это у тебя лицо такое кислое?» – спросила она у меня однажды, увидев меня за пианино. И тут же присела рядом и сыграла красивую мелодию. «Слышишь, как чудесно звучит!» Я удивился: и вправду, замечательно! А, может, и у меня так получится?
Это был, насколько я помню, первый шажок в том направлении, которое вскоре стало для меня главным в жизни.
Потом меня не раз хвалили за то, что у меня рояль звучит иначе, чем у других. Я знаю, что этим своим особым ударом я обязан своей учительнице Ольге Боровской, которую всю жизнь вспоминаю с благодарностью. Она окончила Санкт-Петербургскую консерваторию, училась у близкого друга Рахманинова, Владимира Виршавса. Ольга Боровская показала мне, что одни и те же аккорды могут звучать совершенно по-разному – в зависимости от настроения и мастерства исполнителя. Чтобы подбодрить меня, учительница даже приносила на уроки… конфеты. Знала, что я сладкое люблю. Уроки музыки теперь проходили быстрее и веселее.
Постепенно, незаметно что-то стало меняться во мне… Я начал СЛБ1ШАТБ звуки, которые рождались под моими пальцами. Теперь меня уже не нужно было заставлять играть. Я уже при любой возможности сам бежал к роялю. Отец, конечно, все это видел и радовался про себя.
Однажды, выступая на школьном вечере, я вдруг оказался во власти нового ощущения – почувствовал, что зал слушает меня затаив дыхание. Я королем себя почувствовал. И это было приятно. Иногда мне кажется, что это и был переломный момент в моей жизни.
…Через много лет, в 2012 году, выступая на благотворительном концерте в Латвийской музыкальной академии (раньше она называлась консерваторией), на сцене, на которой я сдавал государственный экзамен, я играл свое музыкальное посвящение Ольге Боровской, и в нем звучали ноты благодарности…
