– И поэтому нам ходить налево можно, а им никак нельзя? – Денис не отступал.
– Ну… если она не узнает, что ты с кем-то перепихнулся, то вроде как для нее ничего и не было, – хихикнул сверстник.
– О, а вот это, по-твоему, хорошо?
– Ну да, ниче так.
– А если тайное станет явным, что тогда?
– Тогда обоим будет больно и станет легче разбежаться.
– Разбежаться будет легче, только если вам заведомо было наплевать друг на друга.
Чтобы перебрать в памяти этот разговор с ребятами, у Дениса ушла одна секунда. В следующее мгновение он вернулся в настоящее и ответил любимой:
– Точно. Какая разница, что ты с ним переспала? Ты испугалась смерти, а этот страх толкает людей на опасные поступки.
– Я люблю тебя, Денис. Ты меня простишь? – с надеждой спросила Катя.
– Ошибиться может каждый, – ответил он, вздохнув. Конечно, осадок еще оставался.
Вспомнил свою жизнь в детском доме – голодную, сложную, и все-таки иногда радостную. Именно там он ощутил, что значит быть одному и как важно чувство плеча. Это ощущение брошенности отпугивало, измучивало, обижало. Для него оно означало быть никому ненужным – потерявшейся игрушкой, которую давно забыли. Он пытался избегать этого гнетущего чувства, а потом сообразил, что оно является частью его самого, такого, как он есть. Это принятие помогало выживать.
Однажды, когда он сидел в детдомовской комнате, залитой солнечным светом, отчего пылинки напоминали снег, мальчик решил раз и навсегда: если жизнь обходится с человеком несправедливо, это еще не значит, что надо вставать перед ней на колени и сдаваться. Сейчас он говорил об этом своей девушке.
Катя слушала его и соглашалась. Его слова, само его присутствие в ее жизни – поддерживали девушку. У обоих бегали по телу мурашки. И пока она успокаивалась под его теплыми прикосновениями, он с грустью думал о том, что не столько ты меняешь мир, сколько мир меняет тебя.
Оставив это при себе, спросил:
– Скажи, а… что тебя беспокоит сейчас больше всего?
Скрепя сердце она ответила:
– То, что мне всего двадцать лет. И что я умру гораздо раньше тебя, так и не успев ничего добиться.
– Так, погоди… У тебя еще есть время и все шансы, чтобы выздороветь. Ты же говорила с врачом.
– Да понятно… А если не поможет?
Он возразил ей, что она может быть примером для остальных людей:
– Не будет никаких «если». Потом уже будет поздно, а сейчас ты еще можешь сделать немало хорошего.
– Для кого?
– Если не для меня, то для себя. А не для себя, так для других.
– Пытаешься дать мне надежду?
– Просто, когда тебя не станет, ты все равно будешь со мной, ведь я буду о тебе помнить.
– Ты же только что говорил, что все заканчивается смертью.
– У всего есть срок годности, это правда. Но человек – это не кефирчик, не так ли? Мы же не знаем, что будет после того, как нас не станет.
– Да нет там ничего, после смерти.
– Мы не можем знать наверняка.
– Можем.
– Каким образом?
– Факты говорят…
– Ах, ну да. Ты же у меня журналистка, – снова начал раздражаться молодой человек. – Факты дают стабильность. Для меня факты говорят о том, что мы судим о смерти только косвенно. Подумай, чаще всего мы сталкиваемся с ее результатом: опа! – кто-то умер и все такое. Мы лишь наблюдатели. Болтать, что после смерти что-то есть, или, напротив, утверждать, что после нее ничего нет, – одинаково глупо. – Денис чувствовал, что вновь распаляется. Надо было сбавлять обороты. – Знаешь, прости… Ты не виновата, что все так сложилось. Я понимаю, как тебе хреново, и все такое, но к чему опускать руки раньше времени? Я тебе не мама и не папа, но мой тебе совет: не отказывайся лечиться, пока еще возможно пойти на поправку.
