– Кто не поймает, тот посуду моет, – ухмыльнулся Толя и испытующе посмотрел на Борю.
– Сам напросился, – хмуро ответил тот и отвернулся к речке.
Стали ждать.
Вот из воды высунулась пара длинных усов, следом показались и буро-зелёные клешни.
– Чувствует добычу, – довольно сказал Толя.
Рак, шевеля усами, вылез на берег и пополз в ямку – под дёрн.
Толя не стал ждать, пока рак схватит лягушку, подскочил – хвать его! – и бросил в ведро с водой.
– Попался! – Он посмотрел сверху вниз на Борю и в тот же миг вскинул брови: – Клюёт! У тебя клюёт! Тащи!
Боря потянул за ветку и вытащил серебристую рыбёшку. Та пару раз трепыхнулась и – плюх! – сорвалась в воду.
– Рази-и-иня, – протянул Толя. – Давай сюда удочку! А сам не стой – лягушку бери и привязывай.
Вера с удивлением смотрела, как недавние спорщики меняются местами.
Когда стемнело, в ведре плавали три почти плоские, напоминавшие ивовые листья, рыбки, а по дну ползали три рака. В свете луны их было хорошо видно.
– Смотрите, у вас поровну, – улыбнулась Боре Вера.
А Толя похлопал его по плечу:
– Молодец!
К убежищу они пришли поздно. Мама волновалась.
– Витя уже давно дома! – начала она и вдруг осеклась: – Не дома, но на месте. Хвороста набрал и вернулся. Давайте быстро внутрь! Рассветёт – разожжём костёр и сварим уху, – увидев улов, смягчилась она.
Однако к утру в ведре остались одни раки: Муська, Мурка и Бася постарались. Как будто им птичек да мышей мало!
Зато раки оказались – пальчики оближешь! Брошенные в алюминиевую кастрюлю с кипящей на костре водой, они покраснели и минут через десять были готовы. Толя, Боря и Вера ели шейки, которые только назывались так, а на деле были хвостами. Взрослым и Лиде с Витей досталось по клешне. Ещё одну бросили Шельме: очень уж жалобно она смотрела.
Река и корова не позволяли сильно голодать, но темнота угнетала, и неприятно пробиралась под одежду сырость. Вера держалась, а вот Толя и Витя раскашлялись.
Мама решила пойти в город – разузнать, можно ли уже возвращаться в дома. Утро стояло погожее, и Вера напросилась идти с ней.
Вдоль дороги стояли пушки. Слышалась резкая, шипящая, чужая речь. Солдаты в немецкой форме шныряли туда-сюда: один нёс за горло двух кур, другие тащили ящики для патронов, третьи, распахивая калитки наотмашь, входили во дворы.
Вера прижалась к маме и думала только о том, как бы поскорее оказаться дома. Тогда бы она её уговорила: пусть та сама сходит за дедом и братом. Уж больно непривычно и страшно было идти по городу, занятому немцами. Чериков был по-прежнему родным, но одновременно стал и чужим.
Может быть, мама думала о том же? Она, словно тень, проскользнула в отпёртую калитку и направилась к дому. Но, открыв дверь, резко остановилась. Вера уткнулась в её влажную от сырости юбку. Дома топилась печь. А возле – стоял спиной к ним немец. Рядом с горкой румяных пирогов. Запах выпечки мгновенно пробрался Вере в нос и будто наполнил и согрел её изнутри. Но Вера не отрывала взгляда от плечистой, таившей угрозу, фигуры немца.
Тот сделал несколько широких шагов и скрылся за углом. Мама сразу подлетела к горке пирогов – бесшумно, как по воздуху, и смахнула половину в стоявшую тут же плетёную кошёлку.
Быстро развернулась и глянула на Веру. По этому взгляду девочка поняла, что надо уносить ноги, и помчалась прочь, оглядываясь на спешащую следом маму.
Они побежали через дорогу куда глаза глядели – в картофельное поле. И тут услышали стрельбу.
