– Ложись! – крикнула мама, и Вера на бегу нырнула в ботву с белыми и лиловыми цветками на верхушках.
Выстрелы не стихали.
– Мамочка! Ты где? – Вера боялась поднять голову.
– Дочечка, любенькая, – донёсся взволнованный голос, – прижмись к земле, чтобы пуля немецкая нас не захватила. Вон как из автомата строчит!
Вера вслушалась в частые выстрелы, и её затрясло: по ним с мамой стреляли первый раз. Первый раз хотели убить. Но ведь они сами… Нет, не так! Это немцы захватили их дом, город, родину, вынудили их прятаться, жить в лесу. Фашисты заслуживают не только того, чтобы у них пироги своровали!
Вера попыталась продолжить свою мысль, но не смогла: чего заслуживают немцы? Смерти? Если они враги, то да. А все немцы – враги? Все они – фашисты? Хоть она и не была уверена, но мысленно прокричала: «Конечно!» Лучше быть уверенной, чем лежать в растерянности.
Вера верила и не верила самой себе. Зачем одни люди приходят убивать других? Потому что им этого хочется? По приказу? А может, и так и так? Или всё-таки нет?
Вера зажмурилась, чтобы мысли прекратили мелькать в голове. И, кажется, это помогло, хотя и ненадолго. Пролежав в ботве до темноты и совсем проголодавшись, девочка нашла ответ: захватчики должны получить по всей строгости, и накажут их наши солдаты. Слово «накажут» казалось Вере слишком невоенным и мягким, но другого она подобрать не могла.
– Идём, – будто прошелестел мамин голос. От неожиданности Вера вздрогнула.
Они поднялись. Мама, прикрывая подолом юбки кошёлку с пирогами, тянула Веру за руку поперёк картофельных рядов, по дороге, по тропе, ведущей к лесу.
На их пути около зениток три немца жгли костёр. Вера надеялась, что им с мамой удастся пройти незамеченными: солдаты были увлечены весёлой беседой. И тут один повернулся и крикнул:
– Матка, ком хиа! – И сделал рукой подзывающий жест.
Мелкими шажками приближаясь к немцам, Вера и мама дрожали. Женщина прятала пироги за юбкой. Девочка держалась за ручку кошёлки, сжимала её сильнее, ощущая жёсткие, кое-где обломанные и оттого острые прутики. Вера нарочно колола о них ладошку, чтобы не думать о том, что среди этих немцев может оказаться карауливший их здесь… нет, не хозяин дома, а тот, который занял их дом и хозяйничал в нём. Тот, у кого они стащили пироги. И даже не попробовали, а несут деду Григорию, Толе, тёте Настасье, Боре, Лиде и Вите. Перечисляя всех по именам, Вера немного отвлеклась от страха, но сбилась с мысли. Не попробовали… несут своим… а теперь… Вера вспомнила, и её прошибло холодом. А теперь немцы их уличат. И… расстреляют?
– Йэшсть посуд? – коряво спросил один из солдат.
Тут Вера заметила на костре между зениток котелок.
«Посуда? Зачем? Они проверяют нас?»
Мама молчала. Вера тоже решила не отвечать.
Немец, что подозвал их, зачерпнул ложкой из котелка и, попробовав, довольно прищурился и покачал головой.
«Что он хочет этим показать? Что пироги, которые мы… украли… вкусные? Что он, они все с нами сделают? Мама!» – плакала-кричала Вера, беззвучно, не открывая рта. Слёзы будто бы падали из глаз куда-то внутрь – тяжёлыми круглыми камнями.
Пришла в себя Вера только тогда, когда они с мамой подошли к убежищу, и навстречу им, радостно поскуливая, выбежала Шельма. Она виляла хвостом так, что тощий зад заносило, словно выражала радость за всех, кто ждал Веру и маму.
