Неясная тревога не покидала, и, снимая первую стружку, мне казалось, что куклы на стене за спиной шевелятся. Паранойя какая-то. Пару раз я оглянулся, но, не заметив ничего подозрительного, постепенно втянулся в работу, и туманные страхи отступили.
Когда работа совпадает с хобби, она настолько поглощает, что полностью выключаешься из окружающего. Я вырезал заготовки всех частей куклы и приступил к чистовой обработке рук, ног, туловища… Голову, как всегда, оставил напоследок. Вырезать голову – это работа художника, хотя я и не признавал за собой права называться таковым. К тому же выражение лица, которое следует придать кукле, во многом зависит от того, какие ручки-ножки и туловище ты сделаешь. Если ручки-ножки кривые, если наличествуют брюшко, сутулость, то, естественно, выражение лица куклы должно быть брюзгливым. Такой вариант Буратино не подходил, и, естественно, я изначально настроился на стройность и сухопарость фигуры. Правда, не всегда получается по-задуманному, всё зависит от фактуры древесины. Когда полено сучковатое, волокна в нём волнистые, тогда ручки-ножки поневоле выходят из-под резца кривоватыми, а спина согбенной. В данном случае фактура древесины была идеальной, и всё шло как по писанному. Весёленький Буратино должен получиться.
Я настолько увлёкся, что не заметил, как наступил вечер. Когда любимая работа поглощает без остатка, ты словно переносишься в сказочную страну, лишённую неурядиц, где всё у тебя получается, всё путём, ты сам себе хозяин, творец и повелитель. И чем глубже ты погружаешься в мир своих увлечений, тем болезненней обратный переход в обыденность. Особенно если возвращаешься оттуда не по собственной воле, а тебя выдёргивают насильно.
– Вот ты где! – услышал я за спиной, вздрогнул и испуганно обернулся.
На пороге лоджии стояла Любаша.
– Ох… Напугала… – перевёл я дух.
– Это ты меня напугал. Звоню в дверь, звоню, а ты не открываешь. И, как нарочно, ключ запропастился, минут десять искала в сумочке, пока нашла.
– Извини, заработался, не слышал звонка.
Любаша подошла, села мне на колени. Я обнял её, поцеловал в шею, но она, неожиданно вскрикнув, отпрянула.
– Осторожнее! Я уши проколола.
– Ну-ка, ну-ка…
Я отвёл её волосы от ушей, посмотрел. Из покрасневших мочек торчали маленькие, как гвоздики, золотые серёжки.
– А где мои серьги? – обиделся я.
– Твои – серебряные, их сейчас носить нельзя. Пока ранки не заживут, нужно носить золотые. Мне Ленка дала на время.
Любаша взъерошила мне волосы и потянула через голову лямку фартука.
– Погоди, – рассмеялся я, ссадил её с колен, снял фартук. – Дай руки помою.
– Давай быстрее, а то у меня времени нет.
– Всегда так… – вздохнул я, направляясь в ванную комнату. – Всё у нас, если не украдкой, так в спешке… Какая это к чёрту любовь?
– У меня дома ребёнок голодный!
– Оксана давно не ребёнок, – возразил я. – К тому же не совсем голодная.
– Для меня она всегда будет ребёнком!.. – возмутилась Любаша, запнулась и, заглянув в ванную, настороженно спросила: – Что значит – не совсем голодная?
– Я её пельменями накормил. Она сегодня ко мне заходила.
– Зачем?
Настороженность в словах Любаши выросла до степени тревоги.
– Насколько понял, хотела посмотреть, как живёт будущий отчим.
– Да? – недоверчиво переспросила Любаша.
– Да.
Я вытерся полотенцем, привлёк Любашу к себе и крепко, чтобы исключить последующие вопросы, поцеловал в губы. Любаша попыталась отстраниться, но я не отпустил, и она обмякла, растаяв в моих руках.
