Сложно было не только с Китаем проявлять благоразумие.
Не все в ЦК понимали необходимость поддержки Я. Кадара в его рыночных экспериментах в Венгрии, приходилось много убеждать, вмешиваться в попытки ретивых теоретиков одернуть, поставить на место строптивых венгров. Не все разделяли стремление Э. Хонеккера проводить более реалистический курс во взаимоотношениях двух Германий. Замечу, противодействие этому наблюдалось и во времена Горбачева, вплоть до его неожиданного и крутого поворота по отношению воссоединения Германии.
Больше всего я стремился к тому, чтобы установить уважительные, располагающие к доверию отношения с руководителями социалистических стран всех уровней. Я не преувеличиваю свою роль, но имею основания сказать, что пользовался доверием многих руководителей. Дорожил этим, ибо понимал, насколько оно необходимо для блага наших стран. Руководители соцстран доверяли мне информацию для „ушей“ Брежнева и советского руководства, так как знали, что она всегда будет изложена объективно и доброжелательно…». (Там же, с. 139–141).
Разделяю я также и оценку, данную К. Ф. Катушевым Л. И. Брежневу во второй половине его пребывания на посту Генерального секретаря ЦК КПСС:
«После инфарктов и инсультов он был физически немощным, заторможенным от лекарств и неспособным принимать самостоятельные решения… У него стала появляться подозрительность по отношению к тем, кто имел свое мнение, неприязнь к А. Н. Косыгину, слабость к награждениям и славословию в его честь…
Он утратил чувство меры и охотно принимал предложения досужих доброхотов во главе с Устиновым, старавшихся представить его в глазах общественного мнения в виде великого полководца…
Всё это происходило… потому, что не было демократического механизма замены лидера партии. Отсутствие такого механизма было прежде всего на руку приспособленцам, подхалимам и тем, кому выгоден был именно такой Брежнев, который уже не держал в своих руках нити управления партией и государством».(Там же, с. 149).
Аналогичным образом характеризует «два периода» в деятельности Л. И. Брежнева, рубежом которых являлся его тяжелый недуг в середине 70-х годов, и Виталий Иванович Воротников, хорошо знавший его на протяжении всего периода пребывания в должности Генерального секретаря ЦК КПСС. Он свидетельствует:
«Впечатление нерадостное. Это был уже не тот активный, напористый деятель, умевший слушать собеседника и, если надо, убедить его в необходимости поддержки той или иной идеи… Обладавший стремлением произвести приятное впечатление… А потом предстал иной Брежнев. Какая-то неадекватность поведения, перескакивает с темы на тему, теряет нить разговора. То оживится, то потухнет, замолчит…». (В. И. Воротников. «Откровения». М, 2010, с. 203).
Об этом пишет и Евгений Иванович Чазов, являвшийся руководителем четвертого Главного Медицинского Управления, которое было ответственно за здоровье высшего партийного и государственного руководства СССР.
В своей книге Е. И. Чазов рассказывает, что, «начиная с 1975 года, после тяжелого приступа, перенесенного Л. И. Брежневым во время поездки в Монголию, он впал в невменяемое астеническое состояние… по причине чрезмерного приема сильно действующих успокаивающих средств, к чему он основательно пристрастился».
И далее Е. И. Чазов отмечает: «Брежнев все более и более терял способность к критическому анализу, снижалась его работоспособность и активность, срывы были более продолжительными и глубокими. Уже с 1975 года скрыть их практически не удавалось. Но генсек продолжал исполнять должность…»
