Я чувствую жизнь.
Шум справа от меня вырывает меня из раздумий. Он доносится со стороны елей и похож на сдавленный хрип, но какой-то странный. Прищурившись, я пытаюсь что-то различить, но ели загораживают лунный свет. Слишком темно. С опаской я делаю шаг вперед, стараясь держаться в тени двух деревьев. И тут я вижу его.
Нокс прислоняется к стволу ели, устремив взгляд в небо. Его вчерашняя беспечная беззаботность на лыжне исчезла, вместо этого, черты лица искажены судорогой, а нижняя губа дрожит.
Боже, кажется, он плачет. Или нет? Да. Ошибки быть не может. Все его тело дрожит, а изо рта раздается тот самый странный, сдавленный хрип.
Без сомнения, он плачет. Но он как будто не знает, как это делается.
Я вцепилась обеими руками в ствол ели и не могу отвести от него взгляд. Вчера, я поклялась себе держаться подальше от Нокса. Мне казалось, что я разгадала его истинную сущность. Мне было ясно: Нокс по натуре сексист с дерьмовым характером, для которого лайки в «Инстаграм» важнее, чем любые отношения в реальной жизни.
Но сейчас… сейчас он производит на меня совершенно другое впечатление. Почему он плачет? Что с ним? И почему он так старается изображать из себя бессовестного спортсмена, когда на самом деле…
Когда на самом деле он растерян?
Я наблюдаю за его почти беззвучными рыданиями, словно парализованная. Нокс проводит руками по лицу, прежде чем опустить взгляд и устремить его на замерзшее озеро. Могу поклясться, что в этот момент черты его лица искажаются еще сильнее. Его плечи содрогаются, он хватает ртом воздух, и снова слышатся сдавленные хрипы, будто бы он отвык плакать.
Уже второй раз за это утро я чувствую, что вторгаюсь в чужую личную жизнь. Я не должна это видеть. Эти чувства не предназначены для моих глаз. Неважно, как Нокс вел себя по отношению ко мне вчера, это кажется неправильным.
Почти бесшумно я шагаю по плотному снегу, от которого уже онемели ступни и лодыжки. Я постоянно оглядываюсь через плечо, боясь, что Нокс может меня заметить, но сейчас он, кажется, не замечает ничего, кроме переполняющих его эмоций.
На обратном пути я иду быстрее. Бушующие мысли подгоняют меня, заставляя почти бежать, пока я пытаюсь прогнать образы его искаженного болью лица. Я не хочу жалеть Нокса. Я хочу считать его эгоистом, каким я его себе представляла. Но мои мысли становятся громче, яростнее, прозрачнее. Они сбивают меня с толку. Он сбивает меня с толку. Особенно потому, что у меня вдруг появилось ощущение, что Нокс может быть больше похож на меня, чем мне хотелось бы.
Ноги горят, когда я наконец останавливаюсь перед гостиницей «У Рут». Не столько от усталости, сколько от холода. Мне срочно нужен горячий душ.
В промокших кроссовках я захожу в дом. Первые жаворонки уже сидят за длинным деревянным столом в столовой. Снег с обуви сыпется на ковер.
Рут стоит у буфета и как раз заменяет пустую баночку из-под кленового сиропа на новую. Она оглядывается на меня через плечо и смеется:
– Пора называть тебя Эльзой.
– Эльзой?
– Снежной королевой, – поясняет она. – Каждый раз, когда я тебя вижу, ты насквозь заледеневшая. Только сосулек не хватает.
Рут протягивает мне яблоко. Я с благодарностью принимаю его и откусываю:
– Я была на пробежке.
– Вижу, – ее взгляд перемещается с моего спортивного костюма на кроссовки ее дочери. Она усмехается. – Ого, какое старье. Ариа никогда их не носила. Это была ее фраза, – Рут рисует пальцами в воздухе кавычки, – «Начну заниматься спортом».
