Из беседки Зябликова, располагавшейся за домом, слышался громкий веселый смех. Андреев решительно открыл калитку. Она противно скрежетнула, и смех умолк. За столом сидел Зябликов, держа в одной руке стопку, в другой – зеленоватый помидор. При виде Андреева он ссутулился и положил помидор на стол. Напротив Зябликова, спиной к Андрееву, замер лысый широкоплечий мужчина. Он вполоборота глянул на Андреева. Казалось, что взъерошенный гость с бубном его совсем не заинтересовал.
– Не буду я, Зябликов! – занервничал Андреев и швырнул бубен на стол, отчего помидор отскочил от стола и покатился прочь.
– Успокойся! – привстал Зябликов.
– Не шаман я. И не хочу им быть.
Мужчина наконец-то обернулся. И Андреев увидел Дождева, похожего на старого шарпея. От былой свежести ничего не осталось. Глазах потухли. Лицо было застывшим, словно маска.
– Матерь Божья. Дождев! Сколько лет, сколько зим!
– Не бушуй! Присаживайся, – Дождев крепко обнял старого друга. – Ты нам нужен.
– Знаете, чего?! – Андреев покраснел от раздражения. – Нет! Это такое, это такое… Гиблое дело! Вы не представляете!
– Андреев… – начал Дождев.
– Нет! – вскочил Андреев.
– Ты убиваешь в себе шамана! – крикнул Зябликов.
Андреев резко встал и вышел. Дождев и Зябликов растерянно переглянулись. Они поняли: случился «выкидыш».
Андреев который день не спал. Он смотрел на мир будто сквозь плотный полиэтиленовый пакет. И пелена не рассеивалась, искажая привычные вещи. Через нее он по-прежнему видел глинобитные лачуги, видел, как Витька Стальной обустраивает подаренное ему жилище. Вернее, обустраивать не пришлось. Он кинул на пол солому – вот и спартанская постель. Прежде чем пойти отдыхать, он, как преступник, осторожно и бегло взглянул в оконный проем, в который прорывалась густая темная ночь.
Там едва различимый силуэт устало, с остановками, тащил за собой телегу, до краев наполненную глиной. Буйный трудился почти без сна – уж очень ему хотелось обрести свой угол, свою крепость и свой рай. Пол и две стены уже были построены, он медленно отвоевывал у мира крошечную коробку своего личного пространства.
– Стальной, я тебя вижу! – крикнул он во время очередной остановки.
Витька вздрогнул и отпрянул от окна.
– Трус! Получишь! Я тебя научу жизни! Думаешь, своя хата есть – и дело с концом?! – Буйный мозолистыми руками схватился за ручки телеги. Витька занервничал: того и гляди ворвется этот бешеный.
– Буйный, если хочешь, ночуй здесь, со мной под одной крышей, – хоть Витька и боялся его, но его внезапно одолела жалость, на которую, как он думал, был уже не способен.
– Ты серьезно, Витька? – Буйный даже остановился.
Витькины слова показались ему дичью, издевкой, что ли. Но он все же задумался, потерев свою круглую щеку.
– Серьезно, Буйный. Мне этот дом даром достался. Вот я и подумал: почему бы и мне не поделиться? Ты единственный, с кем я здесь говорю. Ты знаешь, как изо дня в день мысли меня режут хуже ножей. Когда я тебя вижу, мне полегче становится.
Андреев видел и слышал и Буйного, и Витьку. Он не сомневался, что находится там. В каком образе: как глина, что в телеге у Буйного, или как бесплотный дух – неважно. Он осязал все каким-то ранее неведомым для него чувством, которое не старался расшифровать и описать. Андреев вообще не думал о таких мелочах, он просто был, просто наблюдал…
Внезапно фокус взгляда сместился, и он опять увидел свои дачные стены. Зябко – пробирало до дрожи. Натянув черные спортивные штаны и байковую серую рубашку, Андреев собрался было отправиться к Зябликову, но… присел за стол и хлопнул стопку хреновухи. Включил телевизор. Приторная блондинка, забавно шлепая розовыми губами, передавала последние сводки новостей.
