Мысли и факты (1889). Первый том. Философские трактаты, афоризмы и исследования - страница 6

Итак, то, что воздействует на меня здесь, есть ontos on: пространственные силовые центры, и в качестве реакции на это воздействие во мне возникают ощущения, которые вскоре объективируются в пространстве в предметы, которые, однако, будучи моими созданиями, не могут теперь снова воздействовать на меня.

То, что такая точка зрения возможна, должно быть столь же несомненно, как и то, что это не наука, а метафизика и, следовательно, вопрос веры.

Тот же, кто исповедует трансцендентальную идеальность пространства и времени, как это решительно делает в глубине души Либман, какими бы осторожными ни были некоторые его обороты речи, для него ответ на поставленный выше вопрос значительно сложнее. Высказывание абсолюта не может быть непосредственной причиной воздействия, поскольку оно не находится ни в пространстве, ни во времени. Тогда, чтобы иметь возможность включить в свою концепцию естественнонаучный реализм в качестве подчиненного момента, необходимо прибегнуть к более сложным теориям, будь то, как это делает Кант в некоторых местах, особенно в своей последней незаконченной рукописи, отредактированной R. Reicke, к учению о двойной привязанности познающего субъекта (к вещам самим по себе и к видимостям), превратить ли Кантовское «сознание вообще» в общее сознание реального существования, считать ли вместе с Либманом трансцендентальное Я вышестоящим сознанием, которое охватывает индивидуальные Я вместе с телесным миром в качестве его содержания, или какими-либо другими способами пытаться избежать трудностей, грозящих со всех сторон.

На мой взгляд, все эти теории имеют в себе нечто очень искусственное и, как мне кажется, подвержены серьезным возражениям, и именно это толкает меня в объятия «трансцендентального реализма» в отношении пространства и времени. От метафизической позиции, от взгляда на Абсолютное-Реальное и его отношения (реальность или идеальность пространства и времени) зависит, следовательно, то, как определять понятие трансцендентального Я, строго ли отделять его от метафизического субстрата самосознания и от индивидуального Я, как это делает Либман, или же видеть в нем основные черты интеллектуальной организации индивидуального духа, метафизический «Само-по себе» (An-sich) которого навсегда остается недоступным науке и который под влиянием Абсолюта-Реального порождает жизнь сознания и мир сознания, составляющие его духовную и физическую реальность, на основе той интеллектуальной организации, которую он разделяет со всеми равными себе. Привести здесь это доказательство, как мне кажется, в интересах самой трансцендентальной философии, которая прежде всего призвана провести строгое различие между фактом и интерпретацией, наукой и метафизикой, и там, где она вынуждена предоставить доступ ко вторым членам противоположностей, должна, по крайней мере, делать это только с полным осознанием последствий этого шага.

IV. Что касается объема и отдельных видов априорности, то Либман считает, что, с некоторыми оговорками, они должны быть распространены и на другие вторичные качества чувств. Они обладают «своего рода априорностью», поскольку «преформированы в наших специфических чувственных энергиях», но их априорность Либманн называет «весьма относительной и вторичной по сравнению с априорностью пространства, поскольку существо, наделенное совершенно иными чувственными энергиями, может тем не менее смотреть на вещи в совершенно одинаковой пространственной форме» (A 233 – 234). Безусловно, это существенное различие. Но оно не оправдывает отказа вторичным качествам чувств в обозначении «априорности» (как это делает Кант), а лишь заставляет различать разные виды априорности с разной степенью общей обоснованности. По крайней мере, до тех пор, пока человек ориентируется на теорию априоризма. Когда Кант в «Критике чистого разума» в конце раздела о пространстве полностью отрицает априорность вторичных качеств чувств, он самым явным образом показывает, что перед ним стоит совершенно иная цель, чем такая теория: спасение рационализма, его обоснование в новой форме и на новой основе. Поэтому Либманн прав, отступая здесь от Канта; вопрос лишь в том, не следовало ли ему пойти дальше. Конечно, этот априоризм, пусть даже относительный, вторичных чувственных качеств, который может быть только индивидуальным, не вполне согласуется с учением о трансцендентальном «я», которое предполагается надиндивидуальным. В своем учении о пространстве и времени Либманн действует более осторожно, чем Кант, поскольку рассматривает и то и другое как априорные формы восприятия, обусловленные опытом, но не допускает, чтобы их трансцендентальная идеальность была решена без дальнейших рассуждений в этом априори. Он неоднократно решительно подчеркивает, что из доказательства априорности пространства ничего не следует об этой предполагаемой идеальности, что последняя так же недоказуема, как и ее противоположность – трансцендентная реальность; обе они являются трансцендентными метафизическими догмами или гипотезами. «Мы не знаем таких вещей. Это может быть так, а может и не быть» (A 154. Ср. A 185—6, G II 26, 45—7). «Мы не знаем, согласуется ли трансцендентное устройство абсолютно реального мира, лежащего вне нашего сознания, с нашим представлением о пространстве, соизмеримо или несоизмеримо оно с ним» (A 68). Аналогичным образом вопрос о том, является ли временность атрибутом абсолютно реального, объявляется трансцендентальным, «ставится загадка, которую мы могли бы решить, только перепрыгнув через свою познавательную способность и эмансипировавшись, т.е. которую мы вообще не можем решить». А о возможности абсолютного интеллекта, для которого отменяется всякая временность, соответственно, говорится лишь, что она остается открытой (A 198, 207; ср. 110). Это единственно возможная формулировка с точки зрения науки, эпистемологии. Любая ангажированность в пользу той или иной точки зрения превращает эпистемолога в метафизика и уводит его с твердой земли опыта и знания в неопределенный океан субъективных представлений. Такие метафизические убеждения есть и у Либмана, и если они подвергаются сомнению, то он, выражаясь его же словами, применяемыми к Überweg и его отношению к противоположной доктрине, явно «пристрастен» к трансцендентальной идеальности пространства и времени (A 153). Прямо придавая трансцендентальной реальности пространства свидетельство возможной метафизической гипотезы, он добавляет, что она имеет «воздух некоторой – как бы это сказать? -филистерства, привязанности к традиционному, привычному, чисто эмпирическому. Она напоминает птолемеевскую астрономию, которая считает геоцентрические движения абсолютными, потому что – мы их видим» (A 154). Истинно реальное, единое мировое бытие, которое «предшествует всякому индивидуальному сознанию, всякому противопоставлению субъекта и объекта», которое несет в себе основание всей закономерности мира явлений, обладает «вневременностью, вневременной вечностью», «в отличие от преходящести всех конечных вещей, возникающих и вновь исчезающих во времени. Весь ход времени и ход мира, все события, становление, появление и исчезновение, вся игра смены изменяющихся сущностей, составляющая предмет опыта, происходит во вневременном, несозданном, нетленном, неизменном; все конечное, индивидуальное происходит из бесконечного, целого, всеобъемлющего, того, что никогда не было и никогда не будет, но всегда присутствует в присутствии, возвышающемся над пространством и временем» (G. II 225f). Это убеждение Либмана ставит его в один ряд с индийскими мудрецами и элеатами, с Платоном, Плотином, Спинозой, Шопенгауэром и всеми мыслителями, поэтами и мистиками, для которых этот мир перемен и текучести недостаточен, которые устремлены за пределы беспокойства событий и развития в покой вечного бытия, вневременной неизменности.