Я закрываю глаза изо всей мочи, пытаясь проснуться, но слышу из трубки монотонное:
– Они с Аленой поссорились, он прямо в тапках и домашних шортах выскочил на улицу, сел в машину, Алена ему звонила, они продолжили ругаться по телефону, и он влетел в отбойник.
Я слышу дальше растерянный голос мужа, но не могу разобрать слов, в ушах будто какой-то глупый звон.
– Лена, ты меня слышишь, – Дима говорит громче, и слыша мое частое дыхание, продолжает. – Мама Леши только что звонила, чтоб помог с похоронами!
Я сижу на полу, нервно сжимая руками плед, а рядом улыбается в свои девять зубов сын, а у них ведь тоже сын…маленький сын…запомнит ли он папу, папу, который его ждал, любил, любил и вот этого самого папы нет.
Вспоминаю нашу последнюю встречу на 8 марта… Лешка тогда Пашуню нашего на левое плечо посадил, Степку их – на правое.
Носил по комнате и приговаривал:
«Я вас потом научу за девчонками правильно ухаживать, цветы им без повода дарить просто потому, что девочки не могут быть счастливы без маленьких радостей».
Сказал и подмигивает нам с Аленой, а она сидит такая Счастливая, светится ярче солнца; знает ведь, что он ради неё горы свернёт.
«О, Боже, Алена моя, Алена, что с тобой сейчас, я не могу даже представить», – по моему горлу спускается комок, и становится тяжело вздохнуть.
Погиб после ссоры, вернее во время ссоры, погиб, не сказав, последнее «люблю», а ведь он очень любил и Аленку, и сынишку, как ждали они его, как он на роды ее сам агитировал, говоря, что именно тогда понял, что за жизнь у него теперь началась, жизнь Добытчика для семьи, пока жена – Домоправительница.
Чувствую, комок в горле разрастается, будто воздушный шарик!
«Стоп, успокойся, Лен, – шепчу я сама себе, и мысленно добавляю. – Да, она же всегда себя будет за это винить, как после этого жить. Как объяснить сыну, что папы больше нет! Что нет того, который по ночам после пар по сопромату работал грузчиком, чтоб заработать на обручальные кольца с гравировкой, как Алена хотела.
Нет того, кто отказался от стажировки в Дании, чтоб сидеть с тобой, сломавшей ногу, носить на руках в туалет…
Беру в руки книгу, а перед глазами, как в фильме их подержанная «Хонда», разбитая в хлам, красная, как кровь Лешки, ком стоит, но я вижу любопытные глаза сына и продолжаю:
«Здравствуй, папа-петушок! Мне б такой же гребешок», – читаю, и слёзы градом из глаз, надо ценить, ценить и любить, а мы, бабы, порой «пилим» не за что.
Просто выЁживаемся: я утром вот высказала своё «капризное фии», что муж кофе в турке мне сварил рановато, он остыл, и сколько вот таких придирок складывается в одну большую, которая может привести к трагедии!
Переворачиваю страницу, Паша лезет мне на колени и ёрзает, пытаясь усесться поудобнее, тычет в книгу, перед глазами расплываются строки:
«Как же рады мама с папой, что сынок у них родился», я начинаю громко всхлипывать, поворачиваю голову в сторону коридора и вижу Лешку с Аленкой: вот он нагнулся, чтоб надеть ей, беременной, сапоги, застраивает молнию, подняв голову вверх и улыбается так, как не умеют актёры кино, улыбается из самой глубины души.
– Дииииим, – звоню я мужу! – что теперь делать-то? Скажи, я сижу и плачу! Что делать?
И слова мужа, как холодный душ с утра или как голос разума, я так и не поняла:
«Лен! ЖИТЬ! Надо просто жить! Радоваться каждому моменту и ЖИТЬ»…
Беру в руки книгу, пытаясь найти тот стишок про цыплёнка, и читаю Паше, собрав все силы, что остались:
