И я возвращаюсь к себе, как бык, которого не ударили достаточно сильно, чтобы нокаутировать.
Какое еще более верное тяжелое испытание изобретешь ты и как хочешь, чтобы дух, проходящий таким пламенем, не сжигал того, к чему приближается? Дай взаймы, мой Бог, если ты не хочешь, чтобы моя душа плавилась, как свинец, под этим огнем? Позволь, чтобы я держал факел, который сожжет почти до кости людские пальцы. Но я не внесу огня в дом, так как шаг за шагом я двигаюсь в Королевство Мудрости. Я поднимаю этот огонь, где сходятся моя страсть и ее свечение, я с любопытством буду смотреть в лица других. Потом, на заре, я смогу победить вереск и в розовом вереске, среди куропаток и зайцев, буду прыгать от радости.
Если мир – серия форм, которые соответствуют друг другу; если на самом деле он не существует в качестве единого объекта, который мы анализируем, чтобы диверсифицировать; если яйцо равно зерну; курица – спорам8, яйцеклетка – архегонию – эти вопросы не что иное, как радость мышления, которое легко создает скучных людей, любящих спорить. Истинные философы – из числа больших зверей, так как они оспаривают того, кто существует.
Что касается меня, я не спорю о дереве, под которым приютился, чтобы возжелать дождя из сверчков. Какая это свежесть! Слушая звучание этого дождя, я испытываю наслаждение, совершенно не понимая серию этих феноменов: дерево, град, что я знаю? Оно мне кажется, как Адам, участвует в сотворении мира, и Бог разместил меня под этим деревом, не дав мне объяснений.
Что находится там такого странного, когда система не сложнее вещей: в центре Универсума – человек, бегущий под дерево, избитое ледяным дождем?
Нужно вернуться к вопросу.
В любом случае, я уже точно решил больше не считать мир Ноевым Ковчегом. Это истинный тип понимания. Также все будет под руками: собака, птица, женщина, елка, корова, барашек, курица и т. д. Я закрою все это в деревянный короб и выведу из него, когда настанут хорошие времена. От Платона к Ницше – очаг. Я больше люблю верить в Бога, который дал Ною радугу в ковчеге, как шарф мэру города, как противоречивую шутку, которая поддерживает нас и заставляет верить, что у нас нет больше здравого смысла.
Мой старый Жан Лафонтен ты, ты имел здравый смысл, но должен был грубо страдать. Я отлично знаю… мы говорим о твоих благодетельницах. Мадам Саблийер, мадам Буйон… Кого я знаю еще?
Но ты мне должен признаться, когда у них хватает духа оказать нам честь, наши почитатели так сердечны… Прекрасным утром я вижу тебя на краю долины, орошаемой широкой голубой рекой. Твоя треуголка, легкий рапс, скользящий под дубами. Цветок эспарцета сияет на твоих туфлях с отсутствующими завитками. Твой попугай не очень аккуратный. Ты – под тысячью омрачений. Эта мадам де Убер невыносима… Служанка насмехается над тобой… Ты никому не признаешься, как страдал этой ночью… Но как кролик, которого ты считаешь таким милым, сколько невинности в твоем утешении из-за укуса большой лошади Мадам де Бофор! Увидим… Перескажем вместе стихи, что ты отдал в качестве подарка Мадам, потому что в кармане твоего жилета нет кусочка мускатного ореха:
Чего не может яростная дружба!
То чувство, что порой зовем любовью.
Заслуга менее в чести, однако каждый день
Я посвящаю дружбе, я пою ее и прячусь в ее сень.
Увы! моя душа не станет этим чувством ублажённей.
