И егерь подносит ладони ко рту.
Хозяин он в этом прекрасном лесу.
Он стар, заблудившись в родимом краю.
Он хворост несёт, и собаку ведёт.
Своей он избы никогда не найдёт.
Он слеп, он бессилен зимою в лесу.
О, бедный старик, он упал за версту,
от дома родного, где хлеб, и вода.
(не окончено)
* * *
И время, и вода
есть формула, далёкая от химии.
Ломая шар, приобретая линии.
Внося трапецию в системы бытия.
И время, и вода
есть формула, далёкая от истины.
Живут слова, соприкасаясь мыслями.
К началу, и концу, как «А», и «Я».
И время, и вода
есть формула…
На берегу заброшенного мыса
На берегу заброшенного мыса,
горячий воздух, запах барбариса.
Шум океана. Млеют кипарисы,
под жарким солнцем, брошенного мыса.
Духота. В старой хижине к вечеру, пахнет салатом
из крабов. Много их, у пурпурного мыса.
Невозможно уснуть по ночам, речь сливается с матом.
Когда в тысячный раз, с чем-то возиться толстая крыса.
Небо редко порадует глаз, пролетающим (над) самолётом.
Утешение в полдень, трансляция матча из Дели.
И от рыбы тошнит, как в дешёвой аптеке, от йода.
Очень часто мечтаешь о виски, в прикус с карамелью.
Мухи липнут к щекам, как кусочки прозрачного скотча.
Поклоняясь богам эпидемий, разносят заразу.
Всё равно не уснуть, и не скажет никто «доброй ночи».
Если только не шёпот воды, или крик водолаза.
На другом берегу, ловят рыбу. Предлагают за жемчуг валюту,
немного. Но можно хотя бы одеться по моде.
Здесь довольно тоскливо, не хватает, лишь только к уюту.
Большегрудой Испанки, чтобы ей овладеть на комоде.
Постоянно ныряют, как падают, спины дельфинов.
Отвлекая внимание, разделяют минуты досуга.
Иногда можно спутать их, с заблудившейся субмариной.
Приплывшей тайком, то ли с Севера, то ли с Юга.
Рядом бродит живая душа, это чёрный лохматый пёс.
До сих пор, я не в курсе, кобель, или сука.
Я не знаю, с каких берегов, его «дух» принёс.
Или точнее сказать, с какого упал бамбука.
Читаю, опять прошлогодний журнал, о футболе.
Пишут: «За год погиб, уже третий фанат».
Снова хочется виски, со льдом. И большого застолья,
но, увы, на обед, лишь из крабов салат.
В прокуренном баре «Неаполь»,
где пил я джин тоник. Каракуль
седых облаков поднимался,
по трапу на палубу «Марса».
На сцене всю ночь танцовщицы,
крутились, и их ягодицы.
Съедали глазами, как груши.
И море владело над сушей.
Стоял я за стойкой, распятый.
Был вечер, и час был девятый.
Путаны курили у входа.
Хрипел баритон парохода.
Он прибыл сюда из Каира,
под звуки ночного буксира.
Рояль надрывался бедняга,
и выла у двери дворняга.
Я был здесь, смотрящий на море.
Турист, говорящий: «I am sorry».
Снимая роскошную шляпу,
в прокуренном баре «Неаполь».
* * *
Однажды с наступленьем темноты.
Остынут руки, превратятся в сучья.
Заснут, как дети чёрные коты.
Заснут дома, и грозовые тучи.
Всё будет спать, и в этом царстве сонном.
Твои звонки, как Морзе, одной точкой.
И в этом мире, Богом превзойдённом.
Меня порвут за слово в сны, и клочья.
Век начался в четверг. Открыв окно,
я выглянул на улицу. В четыре
представил Эллен, обнажённой лире.
Схватившись за гусиное перо.
Пришёл сосед с бутылкой коньяка.
Из парка доносились звуки марша.
В порту на привязи, застенчивая баржа,
раскачивалась в роли поплавка.
Ушёл сосед, мне не сиделось дома.
По улице направо, магазин.
Вчера открылась выставка картин,
и я купил ещё бутылку рома.
На площади с собакою, старик.
