– Если вы так настаиваете, однако всё же я не мастер разгадывания всякого рода шифров и загадок. Напоминает хронологию, время до нашей эры, точку начала отсчёта – рождение Иисуса, а также нашу эру. Теперь вы, Доэ.
– Да, действительно здесь есть время: отрицательные числа символизируют убегающее прошлое, нуль же – это точка, в которой соприкасаются, но не пересекаются прошлое и настоящее; это едва уловимое, эфемерное настоящее, определяющее наше будущее, выраженное положительными числами. Замечаете ли вы, Майто, полярность, противостояние, зеркальность?
– Естественно.
– То, чем мы были в прошлом, определяет наше будущее: например, -9 переходит в 9, а не в 8 или 7. Наши поступки в некоторой степени предопределены; наше будущее – едва различимый отголосок отлично замаскированного, спрятавшегося прошлого, предстающего перед нашим взором в новом, но слегка поношенном платье хорошо забытого старого.
– А где же во всём этом вы нашли место Богу?
– Разве вы не видите? К сожалению, ваш разум затуманен и отравлен этим понятием. Его бы и следовало вообще не упоминать, ибо человечество исказило облик Бога до неузнаваемости: каждый век выворачивал его наизнанку, переиначивал на свой лад, заставляя обслуживать те или иные интересы. Каждый век невероятно его опошлял, превращая Идеал в очеловеченного божка, более похожего на исполнителя желаний, карающего и любящего родителя инфантильного человечества. Конечно, все эти бесконечные метаморфозы похоронили его. Сколько геологических пластов нужно отбросить, чтобы дойти до центра, до ядра, до сути… до Бога!
– Вы, вероятно, как раз и являетесь этим самым геологом, который один из всех дошёл до сути?
– Не надо насмехаться, доктор! Каждому человеку – свой Бог; для каждого есть путь, ведущий к его познанию, к познанию великого целого. Постараюсь объяснить вам на примере: вы, доктор, занимаетесь наукой, но разве возможно вместить в себя её целую вселенную со множеством дисциплин? Очевидно, что это невозможно, поэтому вы сосредотачиваетесь на чём-то одном, например, биологии. Но и это слишком много для одного человека, который всё же вынужден ограничить себя, например, только орнитологией.
– Однако и орнитологии суждено разделиться…
– Именно! И в ней существуют узконаправленные специалисты, прилагающие немало усилий для познания крохотной частички науки. Вы чувствуете, как велико это огромное целое уже на примере науки? Как много его исследователей? Какое разнообразие маленьких истин обнаруживается, когда каждый неустанно трудится?
– Поделитесь же до конца плодами вашего труда! Я всё силюсь найти Бога в вашем творении, но нахожу только небольшое рассуждение, говорящее мне о том, что человек готов увидеть многое даже в пустом листе. Придать ему самые необыкновенные художественные формы, наделить глубочайшим философским смыслом – вот работа публики, которой объявили, что этот пустой лист признан шедевром искусства, и он непременно достоин восхищения каждого, кто хоть немного разбирается в прекрасном. О, сколько ценителей найдётся, которые будут блистать интерпретациями, сыпать тайными смыслами и объяснениями. Хотя и говорят, что современное искусство насквозь промокло под дождём декаданса, я вижу его сухим, нагло ухмыляющимся, скрывающимся под зонтиком человеческого самомнения; оно настолько хитро, плутливо, коварно, что своим продуктом сделало не произведение, а самого оценивающего человека. Эти глупцы в нарциссическом порыве всматриваются в шедевры, на самом деле представляющие зеркала. И какой оценивающий скажет, что его отражение некрасиво?
