– Желаете, мисс, подружиться с нашей Дженни? – не оборачиваясь, спросил он. – Тогда угостите её. Смелее, мисс, она у нас девочка смирная.
Он протянул корзинку, и Оливия вынула из неё одну морковку, внимательно следя за настроением ослицы. Та весело хрустела угощением, по-прежнему выражая ангельскую кротость и миролюбие, и только её бархатные ноздри угрожающе подрагивали.
Оливия медленно, поглядывая на тележку, в которой как-то слишком подозрительно затих гусь, приблизилась к ослице на расстояние вытянутой руки, но тут над самым её ухом раздался голос Филиппа, полный неподдельного возмущения:
– Ну как же так, Олив?! Я же сказал тебе сразу после репетиции отправляться к мистеру Проппу, в костюмерную. Ты что, думаешь, у меня дел других нет, как искать тебя по всему театру?
Негодование Филиппа, молниеносно вошедшего в роль её нанимателя, позабавило Оливию, вот только возразить на это она ничего не успела. Брат, уверенно взяв её за руку, быстрым шагом пустился в обход сцены, и ей пришлось торопливо следовать за ним. До её слуха донеслась какофония звуков из оркестровой ямы, воспарили и сникли патетические ноты смутно припоминаемой оперной партии. Мальчишеский голос где-то рядом крикнул: «Давай, поднимай!» – и над близнецами с тихим опасным свистом пронеслось нечто огромное, цветное, отчего оба неосознанно пригнулись, и Филипп, распахнув неприметную дверцу, втолкнул Оливию в узкий коридор со стенами, затянутыми плюшем того же оттенка, что и сиденья в зрительном зале.
Всё это время он не выпускал руку сестры, и Оливия так и бежала вслед за ним, зажав в другой ладони очищенную морковку и неся её перед собой, как факел или же меч, вынутый из ножен. Из-за всей этой суматохи и шума она совершенно забыла, что собиралась без обиняков высказать брату всё, что думает по поводу его просьбы заменить ассистентку Рафаила Смита и подчиняться его безумным требованиям.
– Давай-ка заглянем к Лавинии Бекхайм, – неожиданно предложил Филипп и резко остановился перед фанерной дверью с жестяной семёркой, повисшей на одном гвозде.
Он деликатно постучал, и дверь тут же отворилась. На пороге стояла немолодая, но всё ещё красивая женщина с очень румяными щеками, высокой взбитой причёской, похожей на парик, и невероятно миниатюрными и белыми руками, которые она сейчас прижимала к пышной груди.
– Что, уже? – глаза её округлились. – Но ведь не было сигнала…
– Всё в порядке, мисс Бекхайм, не волнуйтесь, – успокоил её Филипп. – До вашего выхода на сцену ещё полчаса. Я забежал познакомить вас с моей сестрой, Оливией Адамсон. Ну, и узнать: как, на ваш взгляд, с Арчи сегодня проблем не будет? Как он?.. М-м-м… в форме?
Глаза Лавинии Бекхайм затуманились печалью. Она вяло кивнула Оливии, нелепо помахав ей рукой, будто прощалась с кем-то, кто сидел в купе поезда, и с нарочитым оптимизмом затараторила:
– Ну что вы, мистер Адамсон! – она даже всплеснула руками, демонстрируя всю неуместность предположения, что Арчи может быть не в форме перед выступлением. – Всего лишь лёгкая простуда, не более того! Это не помешает ему работать, уверяю вас!
Её глаза, круглые и блестящие, смотрели на Филиппа Адамсона, не моргая, и он в который раз подумал, что связываться с Арчи было большой ошибкой как для него, так и для неё.
– Ну, значит, всё в порядке! – заключил он в той же оптимистичной манере, что и собеседница. – Мы поспешим, мисс Бекхайм, нас ждёт мистер Пропп. И помните, вечером в пансионе будет торжественный ужин в честь прибытия моей сестры. Разумеется, вы приглашены!
