Фракция Вэнса, включая Генри Пречта, не была согласна с теорией революций Бжезинского: тираны, которым угрожают, делают уступки, потому что мятежники сильны, а не наоборот, утверждали они. Что более важно, они не верили, что иранская армия состояла из четырехсот тысяч человек. Узнать точные цифры было затруднительно, но солдаты дезертировали со скоростью, колебавшейся вокруг восьми процентов в месяц, и существовали целые подразделения, которые в случае всеобщей гражданской войны наверняка полностью перейдут на сторону революционеров.
Обе вашингтонские фракции получали свою информацию из различных источников. Бжезинский прислушивался к Ардеширу Захеди, зятю шаха и самой могущественной прошахской фигуре в Иране. Вэнс черпал свою информацию у посла Салливена. Телеграммы Салливена не были столь последовательными, как того хотел бы Вашингтон, возможно, потому что положение в Иране было несколько запутанным, но с сентября общая тенденция в его отчетах свидетельствовала о том, что шах обречен.
Бжезинский настаивал, что Салливен рехнулся и ему нельзя доверять. Сторонники Вэнса утверждали, что Бжезинский разделывается с плохими новостями посредством убийства гонца.
Результатом стало то, что Соединенные Штаты не предпринимали никаких действий. Как-то раз Госдеп составил проект телеграммы послу Салливену, приказывая ему настоятельно побудить шаха сформировать коалиционное правительство на широкой гражданской основе: Бжезинский отменил эту телеграмму. В другой раз Бжезинский позвонил шаху и заверил его в поддержке президента Картера; шах запросил подтверждающую телеграмму; Госдеп такую телеграмму не послал. В приступе расстройства обе стороны дали утечку материала в газеты, так что весь мир был в курсе, что политика Вашингтона по Ирану была парализована внутренней борьбой.
Со всем этим происходящим Пречту не хватало на своей шее только своры техасцев, воображавших, что они являются единственными на свете людьми с насущными проблемами.
Помимо этого, думал он, ему известно, почему именно «ЭДС» попала в беду. На вопрос, была ли представлена «ЭДС» в Иране каким-то агентом, ему сказали: «Да – господином Абулфатхом Махви». Это объясняло все. Махви был хорошо известным тегеранским посредником по кличке «пятипроцентный король» за его сделки в сфере военных контрактов. Невзирая на его связи на высоком уровне, шах внес этого дельца в черный список людей, которым запрещалось заниматься бизнесом в Иране. Именно по этой причине «ЭДС» подозревали в коррупции.
Пречт сделает то, что сможет. Он обяжет посольство в Тегеране разобраться с этим делом, и, возможно, посол Салливен будет в состоянии оказать давление на иранцев, дабы они освободили Чьяппароне и Гейлорда. Но не могло быть и речи о том, чтобы Соединенные Штаты отодвинули все прочие иранские проблемы на второй план. Они старались поддержать существующий режим, и данный момент был неподходящим для дальнейшего выведения режима из равновесия угрозой разрыва дипломатических отношений по причине двух бизнесменов, угодивших в тюрьму, в особенности когда в Иране находились еще двенадцать тысяч граждан США и предполагалось, что заботы о них относятся к компетенции Госдепа. Это выглядело прискорбным невезением, но Чьяппароне и Гейлорду придется потерпеть.
* * *
Генри Пречт имел благие намерения. Однако на ранней стадии своего подключения к делу Пола и Билла он, подобно Лу Гёлцу, совершил ошибку, которая первоначально ложным образом окрасила его отношение к этой проблеме и позже заставила его занять оборонительную позицию во всех его делах с «ЭДС». Пречт действовал таким образом, будто расследование, в котором Полу и Биллу предназначалась роль свидетелей, было законным юридическим расследованием по обвинению в коррупции, а не ничем не прикрытым актом шантажа. Гёлц, по этому предположению, решил сотрудничать с генералом Биглари. Пречт, совершив ту же ошибку, отказался считать Пола и Билла похищенными американцами.
