«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие - страница 2

– Интересный, однако, у вас разговор идет, – вступил в беседу стоящий сбоку от Валерия Силаевича, солидный, крепкого телосложения мужчина, с добродушным, немного помятого вида лицом. – Сталинские времена, конечно, не в пример нынешним суровые были. Большевики круто за дело взялись, и пока все старье не разломали, да не перелопатили, покоя никому не давали. История моей фамилии, а мы из здешних крестьян происходим, наглядный тому пример.

Папаню моего со всей родней загнали в колхоз, где они ишачили на советскую власть от зари до зари. При этом жили впроголодь, потому что все у них забирали. Председатель колхоза фамилию нашу не любил – за то, что в НЭП разжились маленько. Башковитые мои родственнички были да увертливые, оттого и попали в подкулачники.

Тиранили их по черному: без выходных вкалывать заставляли, а как что – сразу по мордасам. И понял мой папаня, что помрет, как тягловая скотина, если не сбежит из рабства этого колхозного в город.

Как-то раз увидел отец, что милиционер местный, пьяный, конечно, в дымину, лупит с отмашки брата его меньшого и орет: «Я тебя, кулацкая морда, в грязь втопчу». Тот стоит, не шелохнется, куда тут денешься – попал.

Закипело у отца все в душе, и он милиционера этого вилами как саданет! – и так вышло, что сразу насмерть. Братец его совсем духом пал и скулит: «Что ж ты наделал! Теперь нас точно всех сошлют или расстреляют».

Но отец не растерялся. «Не вой, – говорит, – мы его сейчас так картинно изобразим, что подумают, будто он сам по-пьяни на вилы наскочил».

Забросили они тело на стог сена: словно миллиционер туда сам, накушавшись до беспамятства, бухнулся и насмерть себя вилами приколол. И так аккуратно это представили, что ни у кого из односельчан и сомнений никаких не возникло.

Прошло какое-то время, и вот тебе новая напасть. Подрался меньшой брат с одним мужиком – тоже родственничком нашим. Дело это обычное, с каждым может случиться. Но тут народ набежал, стали разнимать. Отец начал усовещать брата: «Зачем ты бьешь ближнего твоего?» А тот в сердцах возьми да и брякни: «Чего лезешь не в свое дело! Кто поставил тебя начальником и судьей над нами? Ну и что с того, что ты старший! Это не значит, что тебе все дозволено. Не думаешь ли убить меня, как убил милиционера?»

Народ окружающий не очень чего понял, поскольку дело было шумное, и никто к друг дружке не прислушивался. Но отец мой перепугался и подумал: «Верно, узнали об этом деле». А если пока еще и не узнали, то при случае заложит меня меньшой брат, как пить дать, заложит».

И решил отец, что теперь ему непременно надо из деревни бежать и где-нибудь схорониться, пока все не уляжется.

Пошел он на следующий день в город, гвоздей прикупить, но с тайной мыслью – назад не возвращаться.

На пути в город попался ему колодец и захотел он воды напиться. Подошел и видит такую картину: молодая девка пришла воды набрать, а озорники местные к ней прицепились и нахальничают. Папаня мой, мужик справедливый и крепкий, за девку ту заступился, а она, понимая, что по дороге ему в отместку могут бока обламать, пригласила его к себе домой. Отец той девки, выведав из разговора, какая у папани беда стряслась, решил он ему посодействовать и отвел его в ближайший монастырь – их тогда еще не разогнали – к своему знакомому монаху, по прозвищу Семен-юродивый.

Монах этот, хоть и представлял из себя дурачка юродивого, однако же человек был многоопытный. К отцу моему почувствовал он симпатию и подучил его, как себя правильно вести. Заделал он ему язву на ноге, будто наколол отец где-то ногу и грязь занес, и велел тотчас в город, в районную больницу идти. В больнице, как увидели эту язву, то сразу положили папаню моего в стационар на излечение, посчитав, – так эта язва страшно выглядела! – что у него вот-вот общее заражение крови может начаться.