– Все глубоко продумано, тонко и сложно выстроено. Здесь такая многоуровневая архитектура.
Столовая была забита голодным народом, но нам достался отдельный столик. Почему-то в тот день мы обедали в главном здании. Обычно я бегал в первый корпус – там кормили дороже и дольше, но много лучше Я столкнулся с Леной у библиотеки, она с утра засела в «фундаменталку» переводить статью для обзора, и мы решили поскорее бросить в рот что-нибудь горячее.
– Не случайный текст, не только цепочка отрывочных впечатлений. А тщательнейшим образом отлаженная система взглядов.
Я уже и не помню, с чего мы перескочили на Графа. Но сейчас она уже рассуждала о его рассказе, о той жвачке, которой он нас потчевал несколько дней назад.
– Конечно. Заранее задуманное занудство. Тщательно разработанное, спроектированное и выстроенное.
Честное слово, я думал, что она дурачится.
– Тебе и правда было скучно?.. Но, Боря, это же блестящая аллегория, метафора всей нашей жизни. Подумай только – мы тоже, как этот парнишка, отпущены на волю, выпущены в проходную под какое-то условие, на ограниченный срок. И вместо того, чтобы двигаться, держать курс, мы только маемся, шляемся без цели, шатаемся, смутно рассчитывая или втайне надеясь, что вот за тем перекрестком или даже у следующего угла нам попадется что-нибудь, встретится кто-то, мы заимеем вещь или обретем друга. У нас появится нечто, что придаст нашему существованию смысл…
Она остановилась перевести дух и уставилась вниз, в тарелку. Однако вместо горки картофельного пюре видела, как показалось мне, какие-то тайные знаки. Линии судьбы, может быть…
– Но и у того дома, и за тем светофором мы видим ту же облупившуюся штукатурку, оступаемся на том же прохудившемся асфальте. Нам кажется, что мы двигаемся, но на самом деле ничего не меняется. И так мы тащимся, тащимся, а время протекает меж пальцев. А когда только-только начинаем не то что понимать, а ощущать приближение чего-то значительного, что предстоит узнать или сделать, кто-то властно гаркает – стоять! Ваше время истекло – сообщает посланный. И уводит под конвоем…
– Ну ты, старая, слишком печальна, – пробормотал я, ошарашенный таким напором. – Какие наши годы!
– Двадцать один, между прочим. Как и тебе. Мы уже давно совершеннолетние по любым законам.
Я ответил, и, кажется, достаточно рассудительно, что возраст не зависит от паспорта. Важно то, как ощущаешь себя сам. Либо да, либо нет, и к черту летят все анкеты. Но в любом случае наши два десятка лет – всего лишь самое начало жизни. У нас еще все впереди. Я, во всяком случае, чувствую именно так.
– По здравому смыслу ты прав. Но все равно – я чувствую, как жизнь идет, как она пробегает где-то рядом.
– Ну да, как в песне, которую этот парень – Пончо – пел тогда, на дне рождения, – и дни эти быстрей, и смысл их лукавей… Ну а почему тогда Графа задевают подобные штуки? Он – мужик.
– Он поэт. А у таких людей душа настраивается в резонанс миру. Что-то происходит в глубине, движения какие-то совершаются, еще не видные и не слышные никому. Но этот человек уже ощущает.
– И гад подводных тайный ход…
– Вот видишь, ты же сам все понимаешь. Только там, кажется, немного иначе сказано.
Наверное, иначе. Литература для меня закончилась вместе с выпускным экзаменом в школе. И я долго не мог взять в толк, как в Мишкиной голове Бурбаки соседствует с Томасом Манном. Лена была женщина, а у них все устроено совсем по-другому. Ну а в Сереге я и тогда толком не разобрался, да и сейчас, спустя десять лет, понял немногим-то больше.
