Тот сделал большое усилие над собой и кивнул:
– Хорош! Добрый наследник растет. Достойная смена папаше. А я тут вот приехал с отцом твоим поговорить, ну и заодно с тобой познакомиться.
Он тяжело поднялся и холеной рукой погладил юношу по голове. Василий присел к столу, на который прислуга поставила горячий самовар, рядом на подносе лежали пироги.
Матушка, разливая чай, бросила взгляд в сторону сына и загадочно улыбнулась.
– Ну-с, не смею больше вас задерживать.
– Федор Петрович, вы что, даже чаю не выпьете? – удивилась помещица.
– Прошу прощения, любезнейшая Татьяна Федоровна, не могу: служба, дел невпроворот.
– Как-то не по-людски получается, – с сожалением вздохнула она.
Исправник с помещиком вышли во двор.
Василий подбежал к окну, оттуда он видел, как отец что-то говорил своему гостю и совал ему в руки сверток, завернутый в газету.
– Вот возьмите, любезнейший Федор Петрович.
– Что это?
– Ассигнации, что же еще.
– За что?
– За службу!
– Благодарствую! – обрадовался исправник и тяжело забрался в бричку.
Ханенко вернулся в дом и, не говоря ни слова, ушел к себе в кабинет. Он сидел в кресле, мрачные мысли одолевали его: «Что же творится с народом, где допустил я слабину, почему теперь все поворачивается против меня? Ведь всю свою жизнь я заботился о своих крестьянах, помогал казакам. Построил заводы, новые деревни, следил, чтобы народишко всегда был при работе и сыт, женил их, создавал новые семьи, помогал строить дома. Что-то тут не так. В мечтах своих я хотел поставить шинки по всей губернии и завладеть всей монополией. Только-только начал расширять производство, как народишко на дыбы встал. Долго ли до греха, все вокруг смотрят с завистью и не прочь пограбить панское добро. Понятно, что исправник приехал ко мне сам неспроста, жадный до денег, но он может мне помочь. Но как сделать все правильно, чтобы, если, не дай бог, дойдет до кровопролития, не пало подозрение на меня?..»
Он глубоко вздохнул, потушил свечку и закрыл глаза:
– Вот такая неприятная ситуация сложилась.
В приподнятом настроении вернулся Харитон домой. С утра он поехал на поле, и его радости не было предела. Колосья ржи наливались зерном, и с надеждой на добрый урожай он уже планировал готовиться к жатве.
Во дворе Лукерья в деревянном, почерневшем от времени корыте стирала белье. Возле нее, о чем-то громко разговаривая, бегали Ольга с Аксиньей. Скрипнув петлями, отворилась калитка. В проеме показался соседский Гришка с сестрой Пелагеей. Он махнул рукой, подзывая девчонок. Те с громким смехом и радостью выскочили на улицу. Вольной ватагой они носились по деревне, потом сбегали на речку, испачкались в грязи, разорвали одежду.
Возле хлева Моисей с сыновьями ремонтировали косы и грабли. Андрей из березовых прутьев строгал ножом грабельные зубья, а Степан ловко крепил их к колоде. Моисей похвалил Степана за умение и расторопность. Большие спокойные глаза ребенка озарились улыбкой. Не зная, что еще сказать другому сыну, неуклюже отвернулся, взял камень для заточки косы, почесал затылок и увидел отца.
– Что так поздно, тятя?
В это время из хаты вышел Ефим, держа в руке налитую до краев кабацкую рюмку. Его загоревшее под солнцем лицо, прорезанное ранними морщинами, излучало ликование. Он опрокинул рюмку и, утершись рукавом, заторопился обратно, но его остановил далеко не ласковый окрик отца:
– Это что такое? – загремел Харитон.
