Харитон открыл ворота и завел во двор Карюху. Снял уздечку и, шлепнув по крупу, отправил коня в стойло. Бросил узду на жерди под навесом, сполоснул руки в ушате с дождевой водой. Кинул взгляд в огород – там, на меже возле гумна, под липами стояли колоды с пчелами. Прищурившись, внимательно пригляделся: возле летков все было спокойно.
На всякий случай он решил проверить свое хозяйство. Роев у Харитона было немного, с десяток. Каждый год пчелы умирали и рождались, а эти борти стояли здесь уж более полувека. Часть из них пришла в негодность, и отец сделал новые, несколько бортей изготовил сам Харитон.
На потрескавшемся стволе липы под раскидистой кроной густых листьев висели иконы святых Зосимы и Савватия. К ним Харитон всегда обращался с молитвой о помощи при уходе за пчелами.
Колоды для пчел, толстые сосновые бревна высотой более метра, сверху были накрыты от дождя шапками из ржаной соломы.
Харитон приложил к одному бревну ухо, внутри слышался гул: «У-у-у». После трудового дня насекомые собрались внутри своих жилищ.
Он всегда с удовольствием слушал этот гул, он завораживал и успокаивал… И тут вдруг из крохотного летка появились пчелы-разведчики.
«С ними лучше не связываться», – вовремя решил он и направился к хате.
Поднялся на крыльцо, развязал лапти и скинул их в сенях. Потом, скрипнув дверью, вошел в дом. Все его детишки сидели за столом, черпали из большой глиняной миски жидкие щи, шоркая по краю ложками, и заедали их ржаным хлебом.
Харитон с удовольствием вдохнул запах кислого ржаного хлеба.
– Ты где пропал? – с беспокойством спросила Анна. – Мы заждались, завечерело уже. Я и квашню поставить успела, с утра печь топить надо – хлеб-то закончился.
– Надел наш проведывал, всходы оглядывал, – Харитон присел на лавку у двери, тяжело вздохнул и наморщил лоб: – Что-то я устал сегодня, давно так не уставал. От жары, наверное.
– Ну и как там наш хлебушко? – испуганно спросила Анна.
– Пока, дай бог, все хорошо, только дождя надо молить. Если еще неделю простоит засуха, то все, конец нашему хлебушку.
Анна зашмыгала носом и тихо всплакнула. Затем вытерла подолом фартука влажные глаза и, не отрывая взгляда от стола, с раздражением сказала:
– У нас от этой погоды одни беды. То дождь днями льет, не переставая, всю землю в болота обратит, то солнце все высушит.
Она встала из-за стола, повязала платок, пошарила рукой за печкой, достала лучину и сунула в печь. На конце лучины ярко разгорелся огонек. Подошла к киоту и зажгла фитиль на глиняной лампадке. Перекрестившись перед иконами, тихо сказала:
– Помоги нам, заступница наша Богородица, помоги нам в нашей беде.
Налила мужу кружку кваса и, направившись к двери, сказала мимоходом:
– Каша в чугунке, молоко в кринке, хлеб на столе, я пошла Буренку доить.
Единственная комната в хате была почти до середины разделена на две половины глинобитной печью. В правой половине за холщовой занавеской стояла родительская кровать. Возле печи над дверью разместились сколоченные из досок полати. Левая половина – детская. На сбитом из досок топчане лежал матрац, набитый соломой. Укрывались дети дерюгой из грубого холста. Когда наступали холода, самые маленькие перебирались на печь, где было теплее и уютнее.
Посреди комнаты, объединяя обе половины, стояли стол и две скамьи, напротив стола на беленой стене висел киот. Под образами теплилась зажженная лампада. А за иконами торчали высохшие вербочки. Сумрачно смотрел Спаситель на чадящую перед ним лампадку. Тут же, рядом – Ильинско-Черниговская икона Божьей Матери. Ею в доме очень дорожили, так как ее подарил родитель в день свадьбы Харитона и Анны. Во многих местах доска потрескалась, с краев отлетела краска, но от нее исходил какой-то особенный, внутренний свет, вселяющий радость в душу. Почитание этой иконы в семье было столь велико, что ни одно событие семейной жизни не совершалось без благословения и молитвы у этой иконы.
