Опущенные роллеты, темный коридор с мерцающей красным светом лампочкой сигнализации и прозрачно-зеленоватая фигура, похожая на человека в противогазе и плаще, их просто доконали, так что двое молча и синхронно вывалились на улицу, спешно захлопнув дверь и закрыв трясущимися руками замок. В глазах обоих стояла паника. Выйдя за ворота клиники, они чуть облегченно вздохнули и пошли дозором вокруг здания – проверить, все ли роллеты опущены. В щель одного из них пробивалась полоска света. Испуганно глядя друг на друга и судорожно сглотнув, Абело сообщила фельдшеру, что свет был выключен. Тот согласно кивнул.
– Я туда не пойду, – заключил он.
– Да сигналка ж не вопит, значит, встала, – подытожила лаборант.
– Все равно утром работать. И свет включать, – подвел итог Микула.
– Ага, – согласилась Абело. Не сговариваясь, они дружно развернулись и пошли по домам. Ветер гремел рекламными щитами, завывал где-то на крышах. День уступал место ночи.
Рэншен, как обычно, пришла на работу пораньше. Ведь мало было добраться до работы, надо было еще суметь открыть калитку. Нет, если на ней висел замок и его механизм не примерз намертво из-за попавшей в него влаги, а затем ударившего мороза, то все было ничего. А вот если придется минут десять отогревать его в руках… То это, несомненно, потеря времени. А оно утром дорого. Ко всему прочему, человеческие обитатели ветеринарной станции зачастую вообще забывали, уходя, повесить этот самый замок на калитку, и тогда оную заматывали чем придется: вставляли в дужки калитки кусочки сломанных веток, опавших с деревьев; заматывали части калитки на сорванный тут же, у ворот, сухой стебель полыни или другой какой травы; или завязывали на брошенную у ворот станции, неаккуратным посетителем бахилу. Иногда в ход шла резинка, снятая второпях с волос кого-нибудь из сотрудников станции. Чтобы размотать или разрезать сии приспособления, требовалось время. А его утром всегда не хватало.
Да и накопленный за вечер мусор надо было собрать и вынести на помойку, подготавливая место для очередного потока посетителей с очередным же выбросом мусора врачом в урны после каждого из них. Се ля ви, как говорят французы. Но где люди, там и мусор. Тем более люди с больными животными. Так что, чтобы врач мог лечить, надо, чтоб у него было свободное место, куда можно было бы бросать клоки сбритой шерсти, кровавые бинты, салфетки, пропитанные гноем, и ампулы от использованных лекарств. И поскольку посетителей через маленькую клинику проходило много, то и сбор мусора по утрам отнимал достаточно много времени.
И это не говоря о том, что с утра надо было успеть намыть полы, которые чистотой совсем не блистали. И потому, что это в принципе была клиника, куда шли с животными, в том числе из частных домов; и потому, что почва на пустыре, через который проходили посетители, чтобы попасть на станцию, была супесчаной, так что на ногах и лапах посетителей в клинику приносилось достаточное количество песка и грязи. На полу все это смешивалось со слюной и шерстью лохматых друзей человека и доставалось Рэншен, «на отмыв» (как она сама это называла). А «отмыв» полов тоже требовал времени. Так что санитарка торопилась. Да и это была первая смена после смены Циры, так что полдня отходняка было гарантировано. И пока организм не осознал, что открывшаяся входная дверь гарантировала не истошный крик Циры:
