На оленьих упряжках к Полюсу холода - страница 10

В плюс к романтическим словам Саши, с которыми я безоговорочно согласен, есть и более прозаическое объяснение. Как правило, в условиях костровой жизни ритуал чаепития начинается после того, как ведро с только что поспевшим кипятком заправляется несколькими щепотками чая. Здесь некогда ждать, пока чай примет сносную температуру, да и не так быстро остывают десять литров воды, а делать это принудительно обычно добровольцев не находится. Так или иначе, я привык к горячему чаю и был уверен, что эвены-кочевники пьют такой же.

Когда в первый вечер Римма протянула мне кружку с чаем, сердце затрепетало от предстоящей борьбы с кипятком, но я с немалым удивлением обнаружил, что чай просто теплый. Тогда я оглядел окружавших меня чаевников – никто не роптал. Напротив, их лица выражали полнейшее исполнение желаний. На третий день «теплочаепития» я не выдержал и постарался деликатно прощупать почву. Степан был удивлен вопросу. На мой вопрос последовал его вопрос: «А зачем пить горячий чай»?

Для себя я объяснил его позицию следующим образом. Во-первых, кочевая мудрость против горячего чая. Это вполне справедливо, потому что объективно такой напиток вреден для организма, особенно если его принимать регулярно. Во-вторых, кипяток в чашке неудобен – забежав в палатку на пять минут, нет времени давиться кипятком. В-третьих, сама природа помогла и первому, и второму доводу – чаепитие в нашей палатке всегда начиналось с того, что Римма снимала закипевший чайник с печки и ставила его на снег рядом со столом. На печке, докрасна раскаленной, чайник все время бурлит, и тянуться туда за ним каждый раз неудобно. А чайник, который поставили на снег, недолго сохраняет свой пыл.

Но моя привычка к горячему чаю оказалась столь закоренелой, а гостеприимство эвенов столь трогательно, что мне всегда разогревали чай дополнительно.

За это им сердечное спасибо.

В экспедиции «отбой» – это не час «Х», когда необходимо угомониться, как в пионерском лагере. Это погружение в другое пространство общения с самим собой, и поэтому воспринимается движение в сторону сна, как таинство. Хотя в условиях низких температур появляются серьезные нюансы. Укладывание себя в спальник и ночное нахождение в нем – это, с одной стороны, известная каждому путешественнику и туристу радость кратковременного обретения своего маленького, ограниченного от всех, индивидуального мира.

Но другая сторона этого процесса в условиях Крайнего Севера гораздо более важна. Неминуемо выстраивается целая технология перехода от бодрствования ко сну, выверенная опытом предыдущих ночевок, которая соблюдается до смешного тщательно – так заставляет действовать инстинкт выживания. Это впитывается настолько глубоко, что проживи я пятьсот лет и, не побывав больше ни в одной экспедиции, я в любой миг до мелочей вспомню все. Не просто каждое движение – малейший посыл собственного внимания в процессе этой трепетной процедуры.

Моим местом ночлега был угол справа от входа, у стенки (брезентовой, естественно). Это почетное место, потому что при естественной тесноте тебя в ночной конструкции тел «беспокоят» только с одной стороны. С этой стороны моей соседкой была Марина Калинина.

При установке палатки на утоптанный снег разбрасываются ветки лиственницы (я уже упоминал, как это делала Римма). Они грубые, корявые, но именно поэтому своим объемом создают хорошую воздушную прослойку между мерзлым грунтом и оленьей шкурой, на которой располагается спальник. Оленьи шкуры – это самая теплая субстанция на всем белом свете. Они расстилаются после вечернего чаепития, после чего каждый начинает личную подготовку ко сну.