Самое парадоксальное, что за время принудительного лечения в стационаре я наблюдала прямо противоположную картину: там, наоборот, наркоманы, считали алкоголиков людьми второго сорта. И это при том, что последние, в сущности, обладали гораздо менее атрофированными душевными качествами, и если, кому-то из них удавалось пронести в больницу спиртное, они не только охотно «соображали на троих», но и порой могли даже поделиться с пытающимся снять выпивкой абстиненцию наркоманом. Лично я и вообразить не могу, чтобы разжившийся ханкой наркоман раздавал ее направо и налево. Да что далеко ходить, я сама еще недавно готова была за дозу кому угодно глотку в клочья порвать. Вспомнить хотя бы, какие мы со Стасом побоища устраивали…Местные же алкаши только что не плевались мне вслед, а я, в свою очередь злорадно ухмылялась при упоминании теткой Василисой «Катькиного мужика, который как в отпуск уйдет, так на месяц в запое».
Раньше мне было вообще все равно, кто чем травится, но сейчас я стала чересчур остро воспринимать повальную алкоголизацию общества, в губаревской общаге достигшую своей высшей точки. Иногда мне начинало казаться, что я просто испытываю к здешним пьяницам черную зависть, и тогда я в полной мере осознавала, как мне повезло, что меня не окружают наркоманы (причислять к таковым десяток малолетних травокуров я считала ниже своего достоинства), и как невыносимо тяжело стало бы для меня в противном случае переносить свой статус «белой вороны».
Субботним утром последствия массового загула встречались мне практически на каждом этаже и варьировались от недопитой бутылки портвейна до непереваренного содержимого желудка, ну, а апогеем сего эпического полотна стал выползший из дверей дядя Гриша с шестого этажа, по причине извечного отсутствия в подъезде даже намека на освещение принятый мною за особо жуткую разновидность глюка. На моей памяти тетка Василиса до такой степени ни разу не допивалась и, когда я, наконец, добралась до своей квартиры, надежда попасть домой с первой попытки упрямо теплилась в моей груди.
Вопреки моим самым худшим ожиданием, открыла мне заспанная Нюрка, и, потирая глаза, принялась меня поочередно осматривать и обнюхивать на предмет употребления наркотических средств. Учитывая, что бог миловал ее от непосредственного контакта с героиновыми наркоманами, маловероятно, что она сумела бы меня выкупить, даже если бы я действительно вмазалась. После импровизированного медосмотра безостановочно зевающая Нюрка по секрету поведала мне, что обнаружившая мое отсутствие лишь по окончании «мероприятия» тетка, публично выразила категоричную уверенность в том, что я опять взялась за старое и в случае моего возвращения под кайфом, мне грозит незамедлительное выселение на улицу. Сама же Нюрка воспользовалась беспробудным сном подгулявшей мамаши и нагло проигнорировала обязательное посещение собрания для выпускников, проводимое преподавательским составом родной школы, чем, судя по всему, была несказанно довольна.
Нине Степановне я дозвонилась ровно за минуту до того, как суровая бригадирша собралась отметить мне прогул, и, памятуя о преследующем вставших на путь исправления наркоманов недоверии, сходу пошла в нападение:
– Я что, теперь, уже и заболеть не могу? У меня, между прочим, температура тридцать восемь! – очень натурально возмущалась я с имитирующими ангину хриплыми нотками в голосе, – лучше я за выходные подлечусь, чем вообще в понедельник с постели не встану. Пускай, вон, Ефремова меня один день подменит, я же за нее пахала, когда она в свою деревню ездила!
