– Яр, – позвала Лина, осторожно дотронувшись до моей руки. – За что?
В глазах до сих пор застыла та картина: обмякшее тело брата Чеда, кровь вокруг его головы и испуганный Сашка. Он смотрел на меня, как испугавшийся котенок, который знал, что его вот-вот запихают в пакет и отправят в мусорный бак подыхать.
– За нападение, избиение, состояние комы… В общем, целый букет.
– Вот как? – я слышал, Лина сглотнула.
Ожидаемо. Даже моя мать, когда приехала в суд, повела себя в таком же ключе. Сперва бегала, мол, сынок мой, хороший мой. А когда узнала, в каком состоянии покалеченный парень, изменилась. Она все чего-то ждала от меня, но, не дождавшись, просто ушла. Разочаровалась. Так бывает… Оказывается и вера в человека умеет заканчиваться, как соль в солонке в самый необходимый момент.
– Он все еще в коме, – сказал, рассматривая за окном тени от деревьев. Удивительно, я провел в душной камере, где не было даже окон, восемь долгих месяцев. Я не боялся жить там, быть среди этих людей, ничего не боялся. А сейчас… сейчас мне почему-то страшно повернуться и увидеть в глазах Лины то, что я в день суда увидел в глазах матери.
– Ты должен был мне рассказать раньше, Ярик.
– Что? – я не понял. Ничего, блин его не понял.
– Там, наверное, ужасно кормили, и было холодно. Я бы приносила тебе поесть и плед бы сшила. Хотя, – она отмахнулась, издав короткий смешок. – Из меня ужасная швея.
– Ты разве… – я запнулся, продолжая сжимать руль. – Не спросишь, почему я там оказался? Не осудишь? Из-за меня человек лежит в больнице. Возможно, он никогда не очнется.
– Нет, – достаточно быстро ответила Абрамова. Она вдруг обхватила мой локоть, наклонилась и положила голову на мое плечо, так если бы мы были парочкой. Той самой, которая не желает расставаться вечерами и мечтает сбежать в столицу от родителей.
– Почему? – я не оттолкнул Лину, хотя должен был. Ну, к чему ей парень, у которого в документах стоит печать? Который не закончил вышку, и вероятно, не будет иметь достойную работу.
Помнится, мать на нашей первой встрече так и сказала: “Ты испортил себе жизнь, сынок. Когда твои сверстники и в том числе лучший друг будут заканчивать университеты, подниматься по карьерной лестнице, жениться, чем будешь занят ты? Отсиживать срок за несдержанные эмоции?”. Я тогда ничего ей не ответил, молча поднялся и ушел из комнаты, хлопнув громко дверью, за что получил от охранника.
– Потому что, – прошептала Лина. Я открыл глаза и посмотрел на нее: с опаской, с невозможностью поверить в происходящее. Если моя родная мать отвернулась, не поверила, как может поверить просто девушка?!
– Абрамова, меня чудом вытащили из следственного изолятора.
– Поставим свечку за чудо? – уголки ее губ изогнулись в подобие улыбки.
– Ты просто дура, – я отвернулся, вырвав руку. Провел ладонью вдоль шеи, коснувшись пальцами татушки. В изоляторе в этом месте меня пырнул один урод, и чтобы не остался шрам, я закрасил его красивой картинкой. Есть такие вещи, которые безумно хочется забыть, выдрать с кусками из себя. Есть такие вещи, которые почему-то невозможно забыть.
– А ты дурак. Кажется, мы нашли друг друга?
Мы переглянулись и… вдруг оба улыбнулись. Не сказать, что от большого счастья или веселья. Это была улыбка полная тоски и безысходности. Два дурака попали в болото и планировали утонуть. Разве не повод посмеяться?!
