На пути к изоляции. Дневник предвирусных лет (+ карантинный эпилог) - страница 8

(В дополнение к предыдущему.) Пройдемся же по любому музею с живописью позапрошлого и начала прошлого века и увидим: живописна их нищета; наша нищета вызывает печаль, негодование, требования перемен. Вот один из столпов модерного сознания.

После отпуска подцепил жестокий грипп, лежу уже пятый день, нет сил даже еду себе приготовить. Впрочем, есть не хочется. Грипп заставляет почувствовать все мельчайшие детали тела; ломит каждый сустав, ноет каждая косточка, зудит каждая мышца, просыпаются спящие болячки и встают в очередь, кому первой выскочить на арену после того, как Сеньор Инфлюэнца раскланяется. Грипп в этом смысле похож на анатомические рисунки XVII–XIX веков, подробные, наглядные, обстоятельные, механически-жестокие.

Когда тебя дергают – и пребольно – за все струны твоего тела, а даже повернуться на бок нет сил, что еще остается делать, кроме как думать об искусстве. Ars longa, тело бренно (тело Бреннер, ха). Вчера в твиттере какой-то британский журналист запостил фото своей комнаты в киевском отеле. Над кроватью картина, на ней – соблазнительная дивчина, полуприкрытая то ли тряпками, то ли кустиками, непонятно, изгибы, локоны, все как надо для живописи из провинциального борделя. Ну вообще-то реализм же, фигуративность, формы на месте, колорит то ли серовский, то ли аж ренуаровский, так что, подумал я, зря я так, бордель. Собственно, это и есть искусство, если с точки зрения статистической; подавляющее большинство людей, даже в очень продвинутых странах, где население с пеленок дрессируют любить contemporary art, вот такое и считают искусством. Я безо всякого высокомерия, просто факт. А потом я вспомнил: недели две тому мельком видел фото одной тетки из российского МИДа, она там то ли пресс-секретарь, то ли что-то в этом роде. Известна хамством и недюжинным талантом сплясать «Калинку». И вот она стоит на снимке, а за спиной – ее портрет, в том же духе, что и картина из киевского отеля. Конечно, одежды побольше и влияние Шилова присутствует, но по сути – один в один. Реализм. Фигуративность. Красиво.

И вот я лежу и думаю, что такое искусство возьмет реванш, нет, оно уже берет реванш. Оно – и люди, которые считают его единственно настоящим искусством – начинает мстить за десятилетия презрения, которым Высокое Искусство (поздний модернизм) и «современное искусство» исходило при виде красивеньких портретов, миленьких пейзажей и прочего. Назовем это искусство «популярным артом»; в отличие от «наивного искусства», где художники-самоучки ничем не отличались от зрителей, здесь специально выученные люди малюют Прекрасное согласно вкусам масс. Все честно. Но условием существования популярного арта как индустрии – никто не сомневается, что это гигантская индустрия, от художников в беретах на Монмартре или Карловом мосту до производства все той же гостиничной или ресторанной мазни и официальных и полуофициальных портретов – был отказ его от всяческих претензий. Он есть, но он в тени и его не обсуждают. Его массово любят, но признаться в том не комильфо. Таков был своего рода общественный договор. Сейчас этому приходит конец.

Уже почти пятьдесят лет – и это, конечно, одно из следствий 1968-го, на самом деле переустроившего западное (прежде всего европейское) сознание, – существует консенсус: искусство – это то, что было к началу семидесятых («старое искусство и новое искусство», но отбор сюда нестрогий, достаточно «открыть несправедливо забытого» второразрядного живописца, как «открыли» Джеймса Тиссо, как он уже в каких-нибудь локальных святцах), и это то, что сейчас (