Тем самым она, конечно, производит ещё больший фурор.
Уже привыкшие коллеги только посмеиваются.
Сегодня, впрочем, никто не смеётся. И никакого фурора не намечается, а причиной тому вовсе не отсутствие в офисе хоть каких-нибудь, хоть самых завалящих гостей. Причиной тому – сама Варвара, и тысячи мыслей в её голове, каждая из которых отвлекает от работы.
Она просто ничего не печатает, вот почему нет никакого фурора.
Варвара сидит, опустив руки на клавиатуру, но не нажимая ни одной клавиши, и смотрит вперёд, на подоконник, где, прислонившись головой к бежевым жалюзи, алым огоньком горит одинокий тюльпан. Он появился здесь совсем недавно и совершенно случайно: в купленном для главреда букете по недосмотру флористов оказалось на один цветок больше, чем нужно, а чётное количество суеверный коллектив дарить побоялся, так что лишний тюльпан осел на подоконнике в кабинете журналистов и менеджеров.
Вообще, конечно, держать журналистов и рекламных менеджеров в одном кабинете – это сущее издевательство, потому что тишины при таком раскладе никогда не добиться: звонки, звонки и ещё раз звонки, а ещё бесконечная ругань (так материться умеют только мастера слова), но Варвара не жалуется: даже без наушников она прекрасно умеет отключаться от постороннего шума.
От шума в собственной голове отключаться сложнее.
Цветок притягивает её внимание, такой красный, что больше похож на мак, чем, собственно, на тюльпан. В нём столько цвета и жизни, потрясающее сочетание пламенеющего красного и свежего зелёного – самое нелюбимое для Варвары из всех, какие только можно представить, но вместе с тем самое естественное.
Яркое пятно, мазок кисти неизвестного художника… Фрагмент, выхваченный с полупустого полотна и помещённый в искусственный свет кабинета. Такой естественный сам по себе и такой неестественный здесь и сейчас.
Оторваться от него невозможно.
Варвара не то чтобы сознательно берёт паузу, отстраняясь от работы и погружаясь в самокопание… Нет, она даже не задумывается об этом, просто в определённый момент мыслей в голове становится так много, что существование в любой другой реальности, кроме собственной, выдуманной, становится затруднительным.
Что самое интересное, в выдуманной реальности внутри собственной головы оказывается так много её самой, что там не остаётся места ни для кого другого. Даже для Оскара, хотя совсем недавно его имя билось на губах вместе с пульсом, неотступное и неотвратимое. Варвара не пишет ему – глупо, но стесняется писать ему первой, но дело даже не в том, что не пишет.
Дело в том, что она о нём и не думает. Некогда.
Что-то огромное, что-то важное растёт внутри её мыслей, набухая, как весенняя почка, или, лучше сказать, как детская игрушка из тех, которые опускают в стакан с водой и потом поливают и поливают. Иногда из таких игрушек вырастают симпатичные динозаврики, а иногда от первоначального замысла остаётся какой-то кошмар: все черты расплываются, превращаясь в нечто невразумительное. И ты, ясное дело, ничего не можешь знать наперёд.
Вот и Варвара понятия не имеет, куда в конечном итоге придёт и где в конечном итоге окажется. Она словно замирает – в нерешительности, на пороге больших перемен, уже ощущая, как ветер приносит запахи важного, главного, нужного, но ещё не понимая, какую зримую форму обретёт это нужное, главное, важное, и обретёт ли.
Знакомство с Оскаром что-то пробуждает в ней, и дело вовсе не в поцелуях на кухне (чтобы сосчитать их количество, не хватит пальцев на обеих руках, но все эти пальцы нужны только для одной-единственной ночи, потому что с тех пор между ними ничего, вообще ничего не происходит). Полуночный разговор, прямой взгляд друг на друга с разных углов подоконника, вот что потрясает Варвару гораздо сильней.
