ты халтуришь, хрипя «навсегда».
Мы, дворовые панки подросшие,
парни, душу порвавшие вслух,
собирали не залы, не площади,
но с лихвой – местный паб или клуб.
Это было гремяще, пылающе,
до мурашек в ступнях заводно.
Барабан, и гитара, и клавиши –
заодно, заодно, заодно.
Нам остались пустые и сальные
годы пьянства, и ссор, и разлук.
Синтезатор не ловит касания –
лезет дохлый искусственный звук,
ладно, пусть он не дохлый, а раненый.
Барабан, распальцованный бит,
вещей чуткостью эха мембранного –
спотыкается в ритме, сбоит:
ну, ступайте же в бой, неудачники!
где ваш гордый нахальный девиз?!
На гитаре оглохшие датчики.
Это крик превращается в визг –
это струны висят, не настроены.
Это лад я, дурак, не зажму.
Если были мы, то – были трое мы.
Но колотимся по одному.
Будто музыку смяли, облапили.
Разошлись, дураки, не простив.
Из-за ора взахлёб – «кто талантливей» –
этот влился в другой коллектив,
тот раскис от дешёвой публичности
и женился кому-то назло.
Третий выключен, нет электричества,
и вибрато из сердца ушло,
по наклонной сползло, как по маслицу.
Дал кораблик нешуточный крен.
Автор лжёт, ностальгически мается,
допевая убитый рефрен.
У себя эти песни украдены.
У отвязанных, вольных волчат.
И стучат барабанные градины –
по земле чёрно-белой стучат,
это клавиши брызжут ударами,
это давнее мне прощено…
Это вспыхнуло сердце гитарное,
и вибрирует болью оно.
Нет, не трио, а долями, третьими –
стали трое счастливых вралей.
Только так ничего и не встретили –
выше дружбы пацанской своей.
Слишком жёстко повязаны узами,
и не будет суровей суда,
чем угар непричёсанной музыки
и весёлый рефрен
«навсегда»…
