– Нельзя убивать того, кого не знаешь.
– Да что вы?
– Я имею в виду, ты не знаешь его достаточно, чтобы понять, в самом ли деле он заслуживает смерти. И вообще, если ты его убьешь, то никогда не получишь ее, даже если тебе удастся уйти от ответственности.
– Откуда вы знаете?
– Я уже такое видел.
– Что же мне делать?
– Завоевать ее. Тебе надо отобрать ее прямо у него на его глазах, не раня ничего, кроме его гордости. Ранишь его иначе – и разрушишь ее любовь к тебе.
– Как я управлюсь с этим за такое короткое время?
– Насколько сильно она тебя любит? Она вообще любит тебя?
– Подозреваю, что она любит меня очень сильно. Надеюсь на это.
– Но тебе об этом не говорила?
– Словами – нет.
– Тогда тебе надо всем рискнуть.
– До воскресенья?
– В воскресенье. Так будет драматичнее. Как раз то, что тебе нужно, чтобы взломать замок.
– Как? О помолвке собираются объявить в клубе «Джорджика» в Ист-Хэмптоне. Я никогда о нем не слышал. Даже не знаю, где это. Наверное, единственный еврей, который появляется в миле от него, это их бухгалтер.
– Но готов поспорить, что у них много наших, работающих на кухне, – сказал Корнелл. – Она не еврейка?
– Кэтрин Седли? – спросил Гарри. Он любил оба ее имени, но сначала влюбился в Кэтрин Седли.
– За кого она собирается замуж?
– За меня, надеюсь.
– С кем планируется ее замужество сейчас?
– С Виктором Беконом.
– Беконом? Как на Уолл-стрит?
– Видимо. Этому Бекону тридцать восемь лет – понятия не имею, какое у него положение. Возможно, ее отец хочет объединить банковские счета обеих семей в маленьком Беконе, которого ей предстоит вынашивать, хотя она не говорила об этом так прямо.
– А, значит, она наследница из высших слоев общества.
– Думаю, так и есть.
– Это удобно.
– Нет, потому что денег я не приму, если вы это имеете в виду.
– Гарри, деньги всегда кстати. Они могут избавить от неприятностей.
– Я бы не позволил этому случиться.
– При любых обстоятельствах? Любой ценой?
Гарри подумал.
– При том, как я к ней отношусь… Да. У меня сейчас лучшее время в жизни. Я не променяю его ни на что, не говоря уже об уверенности или легкости, которые все равно в конечном итоге исчезают.
– Это тебе война внушает, Гарри.
– Не только война, Корнелл. Это внушает любовь.
– Любовь или нет, но вот что ее родители думают о тебе, еврее, катящемся к неплатежеспособности?
– Так мы уже катимся? Они обо мне никогда не слышали.
– Даже при самом благоприятном раскладе, – сказал Корнелл, – долго это не протянется и ничего не упростит.
– И не говорите. Там будет две сотни гостей, сплошь англосаксы, вроде этакого индейского племени с шампанским. Я много времени провел с ними в университете и знаю, как с ними разговаривать. Иногда они принимают меня за своего, что всегда мне льстит, потому что во многих отношениях они восхитительны, но мне бы никогда не позволили быть одним из них, даже если бы я захотел, а я не хочу.
– Тогда как ты собираешься это провернуть?
– Об этом я у вас и спрашиваю.
– Думаешь, я лучше соображу?
– Вы же христианин.
Корнелл отстранился. Он приложил ко лбу левую руку, словно прикрывая глаза от солнца.
– Ты и впрямь та еще штучка, – сказал он.
– Вы ближе к ним, чем я.
– Ты серьезно так думаешь?
– Да. И всегда будете. – Гарри был искренен.
– Должен признать, – потрясенно сказал Корнелл, – что у меня от твоих слов просто глаза на лоб полезли.
– Она заставила меня пообещать не звонить ей и не приходить к ней домой, и я пообещал.
