– Понимаю, – со стороны пытаюсь выглядеть совершенно не впечатленным. Делай, что хочешь: пой, танцуй, ползай. Я равнодушен и принципиален. Себе на пользу. И тебе тоже. – Только не хочу.
– Не хочешь что?
– Понимать.
Ты смотришь на меня как-то странно. Как будто что-то решаешь, анализируешь, складываешь сложные числа. Мы так с полминуты. Глаза в глаза. Зачем-то.
А потом я отворачиваюсь и тянусь к смартфону, снимаю блокировку, вспоминая о Норвегии. А в голове вопрос не о тринадцатом веке. Мне хочется знать об этом. О том, как выгляжу в твоих глазах. Скажешь?
Видно, что у меня пальцы отдельно от общей центрально-нервной? Что они, будь их воля, уже бы прикоснулись к твоим волосам, заправили рубашку так же идеально, как мою с утра, прошлись невесомо по ряду ресниц, ощутили щекотку. Видно по мне, что у меня пальцы вышли из строя, Чоннэ?
– Ты никогда не целовался?
Да что с тобой такое? Ты все системы мне сломаешь. Погубишь. Я истлею и буду пахнуть гарью. Вот сейчас пружины в животе. Что это? Гайки отлетают под напором давления. Утопишь, а не сожжешь?
– Это мой вопрос на сегодня, – объясняешь, когда я снова смотрю в твои бесстыжие глаза узурпатора.
– Нет.
Нет.
Нет.
Нет.
– Ни с кем?
– Предыдущего «нет» недостаточно?
Теперь я смотрю пытливо. Отведешь взгляд? Что ответишь? Ну, давай, человек, что у тебя по сценарию в таких скучных случаях? Я всегда помню, что ты жутко упрямый. Но иногда забываю, насколько непредсказуемый:
– Не целуйся.
Наверное, у меня приоткрываются губы, потому что я машинально хочу что-то сказать. Даже не подумав. Даже воздух набираю, это ведь как вызов, как аварийный отклик. Но ты перебиваешь даже мое молчание:
– До меня никого не целуй, – разжевываешь. – И после тоже. Хочешь на колени встану?
– Не хочу.
Мой ответ резкий. Быстрый. Надстрочный.
– Итан. – Прекрати звать меня по имени. Пожалуйста. – Я очень серьезно.
По-моему, ты не врешь.
По-моему, у тебя глаза сейчас меня выжгут. Все-таки это будет огонь. Не вода. Но я буду пытаться вынырнуть в любом случае. Отталкиваясь от напускного спокойствия и твердого ума:
– Значит, Колумб?
– Что? – Улыбаешься. Ведь звучит забавно.
– Ну, знаешь, мужчины, которых возбуждает факт того, что они будут первооткрывателями. С врожденным духом соперничества.
Ты расплываешься еще больше в этой откровенной улыбке. Потираешь нос и мельком смотришь по сторонам в попытке себя отвлечь и не рассмеяться больше.
– Ну, так к какой группе тебя отнести? – Мне нужно прервать эту смешливость.
– К ревнивым собственникам. – Улыбка теперь другая. Как у тех, кто улыбчивым только притворяется. – У тебя они под каким номером?
– Предпоследние.
– А кто в самом конце?
– Психопаты.
– Так себе соседство, но я безропотно смирюсь, – склоняешь голову и смотришь как будто исподлобья, – если ты ни с кем больше не будешь целоваться.
– Занятно. – Вообще нисколько, просто я дурею, и мне нужно защищаться. – Ты думаешь, я хочу, чтобы мои губы стали похожими на твои? Сколько чужой слюны на них побывало? Сколько зубов их кусало?
– Занятно, что ты осуждаешь меня за активность. – Правда занятно или ты имеешь в виду что-то другое? – В то время как мне и в голову не пришло судить тебя за патологическую пассивность.
Ох. Что-то другое, не такое уж и неожиданное. Какая прелесть, Чон Чоннэ. И какая жалость.
– Патологическую, – я же могу уточнить с крохотной тенью печали в уголках губ, – пассивность?
