– Ёпрст! – вырвалось у меня вслух после того, как я посмотрел на свое тело.
Таращился на свои конечности, раскрыв рот. Охренел, не поверил, но пощупал и принял…
Это не мои руки-ноги! А где мои? Вместо старых и побитых жизнью, невзгодами, артритом и синевой наколок у меня имелись вполне себе моложаво-безволосые конечности.
Посчитал пальцы зачем-то. Пять штук на каждой руке в наличии, вполне себе гнутся, и дулю скрутить могу, но мои-то руки толще были, и персты узловатее, особенно безымянный, на котором особая воровская наколочка-перстень была. А сейчас… Кожа нежная, что попа у комсомолки, пальчики ладные, аккуратные – аж смотреть стыдно, как такими пиво открывать и окуньков шелушить? Засмеют мужики.
Потрогал голую грудь – почти без шерсти, голенькая. Ткнул себя в живот – твердо и жира нема… Ёбушки-воробушки, да не мое это тело, а молодого парнишки. Хвала создателю, президенту и прочим святым, что хоть не деффчёнки! Ужасно захотелось в зеркало посмотреться, и я приподнялся на локте, затем совсем осмелел и встал, огляделся.
Солнышко, песочек, птички, речка плещется, и я снова молодой… Ляпота! А дышится-то как! И легкость в теле ощущаю, подзабыл я, как без «роз» жить. Известно, что после пятидесяти начинаются эти самые сплошные «розы». НевРозы, артРозы, склеРозы и прочие остеохондРозы. А тут – бац! Ни коленка не хрустнет, ни в груди не тянет. Головёнку в небо задрал, и не закружилась даже. Фух! Какой хороший сон! И почему раньше таких не видел, где я снова молод и глуп! Хотя мозги-то, вроде, мои при мне остались – даже голову пощупал. Целая, твердая, и волос на ней явно больше, чем было.
– Товарищи! – раздался из толпы голос немолодой дамы в огромной шляпе и солнечных очках, ну вылитая Тортила. – Вызовите, наконец, скорую! Вы разве не видите? Человек не в себе – стоит и улыбается в никуда, ну прям блаженный какой-то.
– Да у него мозг, наверное, умер, – поддакнул рыжий с бакенбардами, тот, что с чесночным выхлопом и в таких же мерзких, как его дыхание, купальных плавках. – Я в «Науке и жизнь» читал, что тело может жить после того, как мозг от кислородного голодания сковырнулся. А он же наглотался, значит – не дышал.
– Как у зомби? – взвизгнул чей-то голос. Женский, но явно не Тортилы, а молодой, с подростковым фальцетиком. – Я про таких в книжке читала… Они мертвые ходят!
Я отряхнулся от песка и переступил с ноги на ногу, будто пытаясь опробовать свое-чужое тело (пока не понял, как так произошло с тельцем). А после, пройдя по толпе суровым взглядом, твердо проговорил:
– Граждане и гражданочки. Чего зенки вылупили? Расходимся, господа отдыхающие! Мой мозг живее всех живых. Нашли, блин, Байдена!
Народ почему-то синхронно ахнул и зароптал.
– Ну точно! – выдохнула Тортилла. – Мальчик умом тронулся! Какие мы господа? Еще и Байду какую-то поминает…
– За господ-то и по сопатке можно получить, – забубнил чесночный, заиграв желваками. Отчего его рыжие бакенбарды зашевелились, что уши у опоссума.
– Отвали, – буркнул я, ища глазами прекрасную незнакомку, что минуту назад щекотала меня волосами.
Но та, увидев, что я вполне себе живой и стоячий, куда-то мигом упорхнула, сверкнув напоследок бронзой упругих ягодиц в полосатом купальнике. Господи… Как она хороша, и как нелеп ее купальник, будто у бабушки своей отняла и под себя ушила.
– Чего сказал? – уже бычился на меня рыжеус бакенбардный. – Да я тебя…
