– Как у вас всё весело, а, мать честная, в трёх километрах от города произошёл ядерный взрыв, а они ждут правительственную комиссию… «Вот приедет барин – барин нас рассудит» – так, что ли, получается! А если барин приедет к шапочному разбору?! Они там что, белены объелись?! Мне кажется, нет, я просто убеждена в том, что это не просто преступление, а преступление против человечности, против разума, против всего святого.
Она закрыла лицо руками и, не удерживая сердитых слёз, заплакала. Дочка стояла рядом, тут же, и, глядя на маму, тоже тихо всхлипывала. Егор тихо подошёл к супруге и молча обнял её за плечи, испытывая мучительное чувство в сердце. Одно время он даже притянул ее к себе и поцеловал.
«Какой чувственный, горячий поцелуй», – подумала она в этот момент, не ослабляя в мыслях своего напора и готовая вновь ринуться в бой…
Молчание длилось всего каких-то пару минут, не более, но оно показалось Егору вечностью. Он никогда не думал, что услышит такой разговор от своей жены, причём она не сказала ничего лишнего, придуманного – она сказала правду, и вот эта правда (как это ни покажется странным читателю) понравилась Егору. Его усталость как-то сразу отступила на второй, третий планы; он будто протрезвел от такой «словотерапии». Он действительно не понимал: почему эта страна, которую он любит, за которую готов отдать жизнь, так относится к своему народу? При такой радиации (а он хорошо знал, что она очень высокая), когда речь о выживаемости идёт не на часы, а на минуты, в городе почти сутки гробовая тишина, какая-то искусственная, никем не объяснимая блокада… После всего того, что он услышал от жены, ему нечего было сказать, даже возразить хотя бы в чём-то. Перед этой хрупкой женщиной и дочкой он чувствовал себя этаким безжизненным пространством, вроде как он есть, но его – нет, в силу того, что он, как человек, как мужчина, слаб и беспомощен и неспособен что-либо сделать в этой ситуации. От этой беспомощности в груди всё клокотало и щемило, работая на износ, а мозг (от безысходности) готов был взорваться – как тот ядерный реактор. Прижавшись к жене, он заметил, что по бледным её щекам, где пересекались тончайшие сосудистые капилляры, текли еле видимые слёзы. Худенькая, с длинными чёрными волосами, в этот момент она казалась Егору если не Вселенной, то частицей этого межпланетного пространства, от которой чувствовалась не просто энергия, а вселенское притяжение, наполнявшее его сердце и душу не только гармонией и счастьем, но и каким-то спасительным нектаром. В эту минуту он чувствовал к ней нечто большее, чем просто страсть, привязанность, плотские желания – в нём жила любовь! Ему хотелось всё: носить её на руках, говорить дивные, прекрасные слова, петь, играть для неё – то есть совершать всё то, что сделало бы её самой счастливой женщиной на свете…
Чувствуя его теплоту, душевность и расположение, Наталья также поцеловала его в губы. Была ли это игра или что-то другое – сказать было трудно, но эти поцелуи были похожи на чудные, волшебные прикосновения: так прикасается впервые мать к своему только что родившемуся ребёнку, где есть место не только любви, радости и счастью, но и некому утверждению защиты и спасения этой новой жизни. За которую она, как мать, будет сражаться до последней секунды, до последнего вздоха, чего бы ей это ни стоило. Её маленький прямой носик, касаясь лица Егора, выражал уверенность и несгибаемость её воли. В этот момент, чтобы она ни делала, всё в ней было гармонично и красиво.
