Едва Ганц покинул дом будущих родственников, Анриетта де Сентон со свечой в руке поднялась в комнату сына.
– Мишель, мальчик мой, как ты себя чувствуешь? – заботливо спросила женщина, присаживаясь на краешек постели и ставя огарок на прикроватный столик.
– Плохо, матушка, – хмуро признался юноша. – Просто отвратительно.
– Да что же это такое? – протянув руку ко лбу сына, прошептала баронесса.
Но Мишель перехватил ладонь матери и, глядя ей в глаза, твёрдо произнёс:
– Нет, не то. Мои физические страдания – пустяк по сравнению с душевными, матушка. Я так корю себя, что не могу сесть верхом и помчаться спасать Ленитину вместе с Ганцем! Угораздило же меня уродиться таким немощным!
До боли сжав кулак, Мишель стукнул им по простыне. Мать поймала руку сына и погладила её:
– Я знаю, мальчик мой, знаю, как тебе тяжело, когда Ленитины нет рядом и ты не слышишь её звонкий смех.
– Надо спасти Ленитину. Надо её спасти, а я торчу тут, как пень!
– Скажи мне, что у тебя сейчас болит? – касаясь лба сына, спросила баронесса.
– Меня всего ломает, матушка, – признался Сентон. – Все кости ноют. Кажется, начинается лихорадка…
– О, мальчик мой, – прошептала женщина и обняла Мишеля. – Я пошлю за доктором.
– Матушка, – горячо зашептал молодой человек, глядя в пустое пространство комнаты позади матери и не выпуская мадам де Бель Эр из своих объятий, – матушка, помолитесь за меня… Я не знаю, как мне дальше жить со своими недугами. Я так хочу помочь сестре, но не в силах даже на ноги встать! Это смертельная мука, и моя душа не выдержит такого испытания. А Вы – мать! Ваше слово сильнее любого заклятья. Помолитесь обо мне, матушка…
– Я каждый день молюсь за тебя и Ленитину Богу, сынок, – прошептала баронесса. – Я верю, что всё наладится. Ганц сумеет вернуть нашу девочку, и мы скоро снова будем все вместе.
– Надо спасти Ленитину, матушка, – перебирая оборки на воротнике Анриетты де Сентон, монотонно повторил Мишель. – Спасти любой ценой…
Пока ждали доктора, у Мишеля начался жар. Молодой человек впал в беспамятство и снова погрузился в болезненный омут, который отнимал у него все силы: и душевные, и физические. Болезни с самого рождения, боль изо дня в день, страдания души и тела – всё это настолько осточертело Мишелю и так его ослабило, что наследник барона готов был продать душу дьяволу, только чтобы снова ходить и стать, как все, – здоровым.
«Если не судьба – лучше смерть, чем такая жизнь», – размышлял калека. Но сейчас, когда Ленитине грозила беда, он не мог себе позволить расслабиться. «Сначала они с Ганцем поженятся, а потом можно и умирать!» – решил для себя в этот день Мишель. Очаровательная Ленитина всегда побуждала его бороться за здоровье, цепляясь за жизнь. Поэтому Сентон сходил с ума от одной мысли, что он может потерять сестру. От подобных дум молодого человека охватывало дикое желание соскочить с кровати, выбежать на улицу, сесть на горячего жеребца и – как есть, в лёгкой рубахе и кюлотах[11] – умчаться навстречу ветру.
Но ноги не подчинялись.
Жестокий и беспощадный жар, охвативший слабое тело Мишеля, становился всё сильнее и юноша уже не мог ему сопротивляться. Всю ночь его сильно лихорадило. Кровопускание и холодные компрессы не помогли. В бреду Сентон повторял лишь две фразы: «Спасти, спасти Ленитину… Спасти любой ценой…»
Мгла стояла непроницаемая. Холодный ветер рвал верхушки деревьев, обрывая жёлтые листья. Мелкий дождь назойливо стучал по крышам, изредка переходя в короткий, но сильный ливень.
