Перед отъездом Ганц получил от барона де Бель Эра конверт, который теперь лежал за пазухой и отсчитывал удары молодого сердца. Горячий конь нёсся сквозь мокрую липкую стену к монастырю святой Маргариты, и ничто не могло его остановить.
Душа фон Баркета трепетала. Он был бледен и едва сдерживал свои эмоции в узде. Дико хотелось кричать, и за это молодой человек себя ненавидел. «Нельзя поддаваться панике, нельзя раскисать раньше времени! – сам себе приказал немец и, крепче стиснув зубы, пришпорил мерина. – Я верну её! Верну во что бы то ни стало!»
На развилке Ганц взял вправо, свернув с большой дороги на узкую лесную тропку, чтобы срезать путь. Да и дождя в лесу было значительно меньше – кроны деревьев не пропускали водные потоки, хлынувшие на землю с небес, словно слёзы вдов, потерявших мужей в многолетней войне, опостылевшей всей Европе. До Серса оставалось совсем немного. Но не успел немец преодолеть и мили, как перед ним словно из-под земли появился всадник в тёмном плаще, несущийся прямо на фон Баркета. Жеребец незнакомца вздыбился и дико заржал. Ганцу пришлось остановиться.
Двое мужчин преградили друг другу путь.
– Эй, сударь, уступите дорогу! – рявкнул незнакомец из тьмы. – Я очень спешу!
– Я спешу не меньше Вашего! – огрызнулся Ганц. – И от моего промедления может зависеть жизнь одной девушки!
– А от моего промедления зависят жизни сотен людей, еретик! – процедил сквозь зубы всадник, уловив немецкий акцент в речи молодого человека, и пришпорил коня.
Ганцу ничего не оставалось, как потянуть своего мерина за поводья, заставив отступить в заросли. Холодные влажные ветки противно шлёпнули по лицу и залезли за воротник. Мокрые потоки дождевой воды мгновенно растеклись по телу, пробиваясь сквозь одежду. Фон Баркет почувствовал, что копыта животного заскользили по слизкой, скомканной у обочины земле, цепляясь друг за друга. Конь едва устоял. Раздалось жалобное ржание.
«Дьявол!» – прорычал немец, пригибаясь к шее мерина, и злобно оглянулся на незнакомца, которого и след простыл.
Молодой человек, аккуратно работая коленями и поводьями, попытался заставить коня снова выйти на лесную тропку. Он нехотя подчинился, но приказа перейти на рысь всё равно ослушался. Фон Баркет понял, что мерин не хочет скакать в ту сторону, откуда примчался незнакомец, словно боится чего-то. Немцу потребовалось немало усилий, чтобы подчинить животное своей воле.
В результате природной упёртости, не желавший задержаться на пару секунд, чтобы уступить дорогу другому всаднику, фон Баркет потерял несколько драгоценных минут.
Во дворце епископа было тихо. В окно мерно барабанил дождь. В комнатах мирно потрескивали камины. Узкие стрельчатые окна кабинета, выложенные затейливыми витражами, были созданы для того, чтобы напоминать посетителям, куда они пришли. Дубовый стол, крепкий секретер с бумагами, за многие годы пропитавшимися запахом ладана, напольные канделябры, в которых коптили крохотные свечи, потрескивающие от каждого дуновения сквозняка, портрет Папы Урбана VIII и бархатные портьеры – вот и всё убранство малинового кабинета, в котором епископ Сентонжский по своему обыкновению принимал посетителей. Другой разговор, что ножки для стола и стула в виде львиных голов с разинутыми пастями вырезал лучший итальянский мастер, каждое движение которого стоило целое состояние. И что канделябры оказались полностью литыми из золота, а не покрытыми золотой краской, знать кому-либо вовсе не обязательно. Даже рама для портрета Папы Римского, инкрустированная бриллиантами и рубинами, являлась уникальной работой еврейского мастера-ювелира – лучшего во Франции. Всё убранство дворца, с виду скромное, на деле обошлось провинции в кругленькую сумму.
