– Хорошо, пусть не разговаривать, но увидеть-то я её могу?
– Нет. До пострига никто не может видеться с будущей монахиней.
– Глупости какие! – огрызнулся фон Баркет.
– Прикусите язык, молодой человек! – гавкнула мать Мадлон. – Вы в Божьем месте! Полагаю, Вы такой же еретик, как и мать моей новиции, оттого и перечите мне!
– Прощайте, матушка настоятельница, – с металлом в голосе отчеканил немец, развернулся и покинул приёмный кабинет пансиона.
«Щенок, провести меня вздумал, – злобно подумала аббатиса, провожая юношу недобрым взглядом. – Давить таких надо, гугенот недобитый!»
Покинув здание, немец отвязал коня и забрался верхом. Но, едва выехав за ворота, он направил скакуна вдоль забора, привязал у ближайшего столба и, никем не замеченный, перелез через ограду пансиона.
Под покровом хмурой ночи тёмная мужская фигура бесшумно пробиралась к едва светящимся окошкам девичьей спальни пансиона. Кожаные сапоги чуть слышно ступали по мокрой траве, а чёрный плащ скользил по веткам кустов. Фигура остановилась. Ветер стих. В ночном воздухе не осталось ни звука.
Одно из окон первого этажа отворилось, в нём показалась хорошенькая головка златокудрой девицы, чьи непослушные локоны выбились из-под белого покрывала.
– Сюда, сударь, сюда! – шёпотом позвала Маркиза.
Не говоря ни слова, Ганц приблизился к раме.
– Скажите сударь, как Ваше настоящее имя? – очаровательно улыбнувшись, спросила Фантина.
– Ганц фон Баркет, – ответил немец.
– О! Это он! Он! – раздались девичьи шепотки в глубине комнаты.
Молодой человек ринулся вперёд и схватился руками за подоконник:
– Где Ленитина? Вы можете позвать её?
– Тише, сударь, тише! – приложила тоненький пальчик к очаровательным пухленьким губкам златовласка и отступила на шаг.
За её спиной показалась рослая тёмная фигура – к проёму окна приблизилась Маргарита Бофор. На её точёном лице было хмурое выражение, которое, впрочем, ничуть не испортило внешность старшей воспитанницы. Красота её поразила Ганца – никогда ещё он не встречал подобных ей южных красавиц. На Маргарите не было головного убора, и её густые чёрные волосы, расчёсанные на ночь, спускались пушистыми локонами по крепким, словно закованным в доспехи, а не в сутану, плечам. Немцу показалось, что Бофор больше напоминает амазонку, чем воспитанницу урсулинок.
– Она взаперти, сударь, – грудным голосом произнесла девушка. – В комнате прямо над нами.
Маргарита подняла голову и указала рукой на окно второго этажа.
– Час от часу не легче, – пробормотал немец.
– Мы поможем Вам добраться до неё, только предупреждаю, что на окне решётка. Внутрь не попасть.
Фон Баркет простонал вместо ответа и уже вцепился в подоконник, готовый взобраться на него, чтобы по открытым ставням подняться на карниз второго этажа.
– Повремените, месье фон Баркет, прошу Вас, – остановила его жестом Маргарита. – Сейчас мы откроем Вам свой план, а Вы передадите его Ленитине. Слушайте же меня внимательно…
Сентон весь вечер простояла на коленях возле образов, сложив белые ручки крестом на груди. По щекам её медленно текли беззвучные слёзы. Когда за окном раздался шорох, девушка не обратила на него внимания и не открыла глаз.
Ганц постучал в раму. Ленитина не отреагировала, посчитав, что это птица. Она снова пребывала в мире своих грёз, видела отца, мать, брата и любимого. Вернул к реальности воспитанницу только громкий шёпот, вползающий в помещения между щелей рамы:
