Вот сволочь, весь обед испортил, подумал, вскакивая с удобного кресла, Клещёв, и сразу рванул в столовую. Только там он мог ещё успеть поймать сотрудника из сводной группы, занимавшегося этим регионом. «Сводник» напрямую ему не подчинялся, но в данной ситуации это уже было не важно – искать второго зама, чтобы соблюсти субординацию, не было времени.
А время истекало, сердцe глухо стучало, виски вдруг сдавило, а на лбу у Ивана Николаевича выступила хорошо ему знакомая испарина, говорившая о том, что почва начинает уходить из-под ног. Мигом взлетев на 9-й этаж, где находилась министерская столовая, он к своему великому облегчению увидел того самого исполнителя, из-за которого и разгорелся весь сыр-бор. К счастью, он ещё не успел подойти к кассе и заплатить за обед, иначе вытащить спеца из столовой не было бы никакой возможности. Быстро объяснив тому ситуацию, Иван Николаевич не был особенно изумлён, когда услышал в ответ, что все документы уже с утра находятся в приёмной у замминистра, и что он лично докладывал об этом своему непосредственному начальнику.
Складывавшаяся ситуация была вполне закономерной: все знали свойство зарвавшегося руководителя мгновенно забывать сказанное как им, так и ему, а также терять материалы прямо на своём столе. Поэтому главной задачей лиц подчинённых было вручить заму документ в самый последний момент, в нужном месте и в нужное время, что представляло собой особое искусство. Очевидно, секретарша либо придерживала документацию до момента выезда своего шефа на столь важную встречу, либо последний просто забыл, где они лежали. Оставалось позвонить милейшей Клавдии Ивановне и напомнить о прозвучавшем пожелании. Главное же должно было произойти потом – как правило, вернувшись со Старой Площади, начальствующий оратор, развалясь в кресле, долго рассказывал о состоявшейся беседе с одним из кураторов министерства в ЦК, расписывая свой талант повернуть разговор в выгодном направлении. Какая стояла за этим всеобщая нервотрёпка, знало всё министерство.
Привычная атмосфера института была нарушаема редко, и потому появление новой симпатичной сотрудницы, только что покинувшей стены одного из московских вузов, вызвало что-то вроде лёгкого листопада, прошелестевшего по коридорам нового здания института. Лена Голубева была не просто привлекательна – в ней, казалось, сочеталась доброжелательность и ум, столь редкие среди людей этого круга. Что за круг – Москалёв знал хорошо, поскольку заканчивали они один и тот же вуз, только Лена была на год моложе. Иногда, сталкиваясь в стенах старого здания постройки 18-го века, они приветливо кивали друг другу, а позже оказались в одной группе сдававших экзамен по научному коммунизму, результаты которого зачитывались в кандидатский минимум. Вся разница была в том, что по окончании вуза Лена быстро поступила в заочную аспирантуру и теперь ей надо было где-то осесть и дождаться своей очереди на защиту, в то время как Москалёв ещё подумывал о прикреплении и теме, для раскрытия которой можно было бы использовать институтскую библиотеку и рабочее время.
На первых порах Москалёву пришлось взять опеку над новенькой на себя, что было вполне естественным ввиду их давнего знакомства, но немедленно вызвало массу пересуд в среде молодых учёных. Поездки на обед и прогулки по берегу водохранилища воспринимались в институтской среде как начало нового романа, которых здесь и так хватало. Всем было известно, что Лена замужем и что-то там не склеивается, но на Москалёва, ещё не лишившегося определённых иллюзий относительно неприкасаемости замужней женщины, сплетни не оказывали никакого влияния. Рассматривая Лену как коллегу, которую надо ввести в курс дела, он, как мог, доходчиво разъяснял расстановку сил и своё видение смысла данного заведения. На прогулках они часто делились воспоминаниями об институте и бывших однокурсниках, которых раскидало по разным уголкам страны. Поэтому приглашение Лены сходить однажды в кино на неделю английского фильма, сделанное в присутствии доброй половины сектора и его непосредственного начальника, он воспринял абсолютно естественно, зная из ее рассказов о понятной для него тяге к этому виду искусства.
