– Аня – себе на уме, неискренняя, приспособленка, – заявляла Клара, и не согласиться с ней означало нажить себе врага. Посему я не проявила заинтересованности к этой теме и быстро поднялась из-за стола.
Мне захотелось взглянуть на бывшую комнату Ани. Здесь до сих пор стоял секретер, за которым она делала уроки. У нее всегда был порядок. Чистоплюйство, как сказала бы Клара, у нас в крови. А на этой кровати иногда спала я, оплакивая свою невозможную любовь. Я подошла к этому месту и почти что услышала свой голос.
– Вадим, Вадим, я буду любить тебя всегда, всю жизнь, – повторяла я, как будто он мог меня услышать. Мне не с кем было поделиться, я была один на один со своим чувством. Ни одной душе я бы ни за что не призналась в этом. Когда было особенно больно, я произносила монологи, обращённые к какой-то высшей силе под названием Любовь.
– Пошли пить чай, – позвал Зиновий, он уже успел помыть посуду.
Разрезали торт, и Клара снова затарахтела, как пулемёт. Зиновий ей вторил, они были на одной волне. Было раскопано еще несколько неприглядных подробностей из его жизни с мамой. Словно не было у этой парочки иных интересов. Мне стало досадно. Вероятно, это их очень объединяет и укрепляет семейный союз. Клара, как следователь, все знала, обо всем судила, выносила приговор и не терпела возражений. Наши с Анютой голоса были детским лепетом против её звучного альта.
– Вот скажи, мать сделала тебе, хоть раз, настоящий, крупный подарок? – вопрошала меня раскрасневшаяся Клара. Опять низко копает, – подумалось мне с тоской.
– Когда было трудно, она всегда помогала. Привозила продукты, тратила свою пенсию.
Вопрос был неслучаен. Клара торжественно вынесла из другой комнаты и надела мне на шею тоненькую золотую цепочку с кулоном в виде сердечка.
– Мы думали, что тебе может понадобиться за границей, и решили, лучше всего золото.
Вот оно – «в меня – камнем, а я – хлебом».
– А тебе Анна – вот эту кофту, ты за границу не едешь.
Кофта была широкая, несуразная, с головой тигра сзади и спереди и выглядела не совсем новой. Нельзя было придумать более изощрённого оскорбления. Анна не подала вида и ушла на кухню, Зиновий за ней. Клара прошептала мне на ухо:
– Она будет тебе завидовать.
Я едва не расхохоталась. Ну что за примитивная грубятина! Она хочет нас поссорить и поэтому слишком явно благоволит ко мне. Мало ей отчуждения между отцом и дочерью. Но, ха-ха, между нами никто не пройдёт.
Я тоже ушла на кухню, там Аня продолжала безуспешные попытки разбудить у Зиновия былые отцовские чувства. Я услышала:
– Ты хочешь увидеть внучек?
– Нет, не хочу. – На минуту у меня возник столбняк. Сволочь! А впрочем, нет. Просто жалкий тип, приспособленец, подкаблучник.
После чая мы засобирались в дорогу. Распростились в самых прекраснодушных выражениях, и вышли вон.
Сидя в автобусе, я думала, – Он, безусловно, амёба, но ему хорошо с Кларой, что они и демонстрируют всем своим поведением. Если все сказанное ими сжать, то получится такой вердикт: «Ах, какая Клара прекрасная женщина! Какая у них с Зиновием любовь! Все соседи тоже это давно осознали и при каждом случае выражают Кларе свое восхищение. А Раиса – приносящая несчастье, женщина – самодур, которая думает только о своем я и любит, чтобы все перед ней танцевали». На душе было мерзко, словно я участвовала в сговоре против матери. Скорей бы уехать в Петербург, там – другая планета. Не говоря уже о Шотландии, которая воспринималась сейчас на грани фантастики. Чем дальше мы отъезжали от Фабричной, тем меньше я думала о Кларе и Зиновии.
