В городе глухо поговаривали, что старый князь, там, в столичной крепости внезапно подвергся одному из помянутых законов. То есть, проще говоря – исчез. Никто точно не знал, но в положенном возрасте с ним этого не произошло, а тут вдруг на старости лет… и что делать прикажете? Оставил он Приметку или нет… говорили, что оставил, да только охрана и к дверям-то подойти боится. Правит всем маршал, который был главный в войну и раньше союзников вошёл в чужую столицу.
Софья Михайловна, полная тёзка основательницы гимназии, действительно была молода. То есть, по меркам девочек, старая развалина – что являет собой наивысший комплимент, или как говорили девочки, комплимень, для особи женского пола. Значит, девочки ещё включают её в свою возрастную систему – а согласно их классификации, девятнадцатилетняя девушка и есть чудовищная старуха.
Хорошенькая дурнушка в форменном учительском платье, как на барабанчике сидевшем на этой пышечке, учительница правоведения была несколько легкомысленна и забывчива. Пока не усвоила жёсткую внутреннюю самодисциплину, которой славились преподавательницы монастыря. Вот забыла прихватить журнал, отправила ребёнка на первом же уроке. Ну, да это пустяки, вяло думала Анна Станиславовна. Это ерунда. А замечание я ей сделаю, не при всех, понятно. К слову, Анна Станиславовна не терпела жлобства во всех видах и даже не могла наблюдать за людьми в унижающих их обстоятельствах. Она снова вспомнила о храброй семикласснице и довольно улыбнулась. Придётся её, конечно, наказать, но так, чтобы та поняла, что поступила правильно.
За смелость надо платить, она не достаётся даром. Крепче будет эта не слишком симпатичная барышня. Эд-дакая гадкая гусеничка. Интересно, что с ней будет после…
Анна Станиславовна охотно призналась самой себе, что замедляет шаг, чтобы столкнуться с девчонкой и ещё раз поглядеть, как та будет вести себя.
Кира остановилась, озираясь – нечасто удаётся побывать в учительской. Она оглядела шкаф с журналами, сейчас он пуст, только номерки посверкивали сквозь дымчатое стекло. Потёртый диванчик с красным кружком на обивке – ага, куда не рекомендуется садиться из-за пружины. Кадка с ухоженной маленькой пальмой, осеняющей этот уголок спокойствия. Ряд письменных разномастных столов – то, что удалось прикупить после войны, ведь большая часть была пожрана небольшой печкой.
Вот и она.
Её кафель, натёртый до блеска, свидетельствовал о неустанной заботе Лизаветы Павловны. По правую руку от «голландки» помещалось благородное бюро, единственная вещица из Прежних Времён. Знала бы Кира, сколько стараний приложила страшная Анна Станиславовна, чтобы сохранить эту единственную личную вещь Софьи Штокфиш. Но девочка лишь равнодушно скользнула взглядом по таинственным ящичкам с резьбой и ручкам в виде забавных рожиц, чем-то напоминающим личину того акулообразного существа, которая украшала рекреацию.
Зато портретная галерея над бюро привлекла её внимание. Второй слева была фотография Софьи Штокфиш. Она необыкновенно понравилась девочке. Узкие глаза прозрачно светлели, таких светлых глаз она никогда не встречала, а твёрдый маленький подбородок говорил: я не так мила и проста, как тебе кажется. Девушка была некрасива, возможно, это и привлекло сочувственный интерес Киры. Но чем дольше девочка смотрела в светлые миндалевидные, резко приподнятые к вискам глаза, тем отчетливее осознавала, какое это необычное лицо.
